Красная лилия

Мортенсон Ян

Дальше тропинка разветвлялась. Один ее рукав сворачивал к темной реке. Я остановился, посмотрел на зеркало воды, блестевшее сквозь свисавшие ветви. Что-то белое поблескивало на водной поверхности. Белые лилии. Неужели убийца сорвал здесь ту белую лилию, что Густав держал в руках? Я спустился к реке, осторожно ступая на корни и камни, чтобы не поскользнуться. Подвернуть ногу мне совсем не хотелось.

У самого берега, меж тростника, вода подрагивала, а в нескольких метрах дальше образовывала водоворот. Щука, замерев, спала у кромки берега, чутко ощущая колебания воды, когда я пробирался по камням. А еще через несколько метров росли белые лилии, прямо у толстого полузатопленного

ствола дерева. Наверное, его свалило ветром. Я осторожно влез на него. Ствол погрузился в воду, но выдержал, и я сумел пройти по нему на расстояние достаточное, чтобы дотянуться до лилий. Я попробовал наклониться, присел на корточки и ухватил белый цветок. Темно-зеленый упругий стебель поддавался с трудом, но через некоторое время я все же разорвал его. Неужели до меня здесь сидел он? Убийца Густава? Я невольно обернулся и посмотрел в сторону леса: молчаливый и таинственный стоял он, скрывая свои тайны.

И вдруг на дне я увидел что-то блестящее, совсем рядом со стволом, на котором сидел. Блесна. Кто-то удил, блесна задела за корягу, а леска оборвалась. Наверное. Шведские реки и озера, должно быть, богаты блеснами и спиннингами фирмы АБУ и прочих производителей. Но, посмотрев внимательнее, я понял, что это не блесна на щуку или окуня. Что-то совсем другое поблескивало в темно-коричневой воде. Серебряная монета? Я наклонился, закатал рукав рубашки, сунул руку в тепловатую воду и достал загадочный предмет. В руке я держал украшение, позолоченную заколку для волос. Где я видел ее раньше? Кто закалывал ею волосы? И я вспомнил. Конечно же, Сесилия Эн! Когда мы ели пирожные в кафе в Аскерсунде. А почему она лежит здесь? Или она потеряла заколку, когда тянулась, чтобы сорвать белую лилию?

Я медленно поднялся, держась за сломанную ветку, торчащую из ствола, и, балансируя, вернулся на берег с заколкой в руке. Как бы она ни попала сюда, ее нужно показать Калле Асплюнду. Я только не мог взять в толк, как это могло быть. Не может Сесилия быть замешана в убийстве. Она явно последняя из тех, кто хотел смерти Густава. Я спрошу ее сам.

Медленно и осторожно ехал я к дому. Кто знает, сколько идиотов сорвалось из дома на машинах в этот летний вечер. Окна в большом белом доме отсвечивали темнотой и пустотой. Только на самом верху в одном из углов горела лампа. Это спальня Уллы?

Обогнув фронтон дома и миновав несколько длинных низких парников, я поставил машину под парой высоких белых берез. Все четыре флигеля были как вымершие. Быть может, нет никакого смысла стучаться к молодым девушкам поздно вечером, чтобы обсуждать убийство и самого убийцу. Не лучше ли вернуться сюда завтра, предварительно позвонив?

Нехотя выходил я из машины. Но назвался груздем — полезай в кузов. Раз уж все равно доехал сюда, да и Сесилия не в том возрасте, чтобы соблюдать правила протокола и этикет. Она, конечно, пригласит на чашку чая. Я почувствовал небольшую дрожь. Солнце уже зашло, и влажная прохлада подкрадывалась из елового леса за гаражом.

Вопрос лишь в том, где ее искать? Я посмотрел на близлежащие флигеля, но они казались нежилыми. Темные окна, ни одна свеча не манила меня в сумерках. Правда, она могла быть в отъезде. У своего друга, ревнивого журналиста.

Я обошел оба деревянных дома. На другой стороне находилась большая площадка, посыпанная гравием, между четырьмя флигелями и фасадом усадьбы. Наконец я на правильном пути: в левом флигеле на первом этаже горел свет. Я шел по шуршащему гравию, оставляя следы на прочерченных широкими граблями канавках. Прямо к дому, вверх по лестнице. Тщетно поискав звонок, постучал в низкую деревянную

дверь. Внутри дома мои удары отозвались глухим эхом, но в ответ не раздалось ни голоса, ни шагов. Я попробовал еще раз, немного сильнее, но безрезультатно. Может быть, заснула или смотрит телевизор? Или надела наушники и слушает стерео? Или уехала, забыв погасить свет? Неужели с тем сумасшедшим, что только что промчался по дороге, была Сесилия?

Я спустился с лестницы и подошел к светившемуся окну. Оно было высоко, и мне пришлось влезть на широкий каменный цоколь фундамента. Сначала я увидел лишь мебель. Несколько диванов, картины на стене. Телевизор в углу. А в глубине справа письменный стол с печатной машинкой.

Я уже собирался спрыгнуть, как вдруг увидел нечто. На полу у стола лежал большой узел. Я вгляделся — это была Сесилия Эн. Тихая, неподвижная, будто спала. Длинные светлые волосы, разметавшиеся по ковру, словно золото блестели в лучах лампы, стоявшей на столе.

ГЛАВА XII

— Сесилия! — закричал я, сложив руки рупором и прижав их к оконному стеклу. — Сесилия!

Я застучал по раме с такой силой, что думал — стекло треснет. Но напрасно. Она не шевелилась, не слышала, лежа на боку с поджатыми коленями, спиной ко мне. Я не видел ее лица, но чувствовал, что тело было явно напряжено и неестественно скрючено, словно в судороге.

Над входом зажглась лампочка и открылась дверь.

— Эй! — в вечернем воздухе прозвучал ясный женский голос. — В чем дело?

На широкой каменной лестнице в светлом утреннем халате стояла Улла Нильманн.

— Это я, Юхан Хуман, — крикнул я в ответ. — Мне кажется, с Сесилией что-то случилось.

Я спрыгнул с узкого каменного края и бросился к входной двери, попытался повернуть ручку, но дверь была заперта.

— Захвати ключ, — крикнул я Улле, которая была на середине двора. — Дверь заперта.

Она остановилась. Потом повернулась и побежала к дому. Я попытался выбить дверь плечом, но безрезультатно. Дубовая дверь, окованная железом, поддается не так легко. Может быть, есть черный ход через кухню?

Я обежал вокруг дома. В боковой стене маленькая лестница вела к узкой двери под козырьком. Но она тоже была заперта. Когда я вернулся обратно, Улла уже стояла с ключом, пытаясь вставить его в замочную скважину.

— Ничего не получается, — тяжело дышала она. — С той стороны ключ. Она заперлась. Лучше поставь скамейку под окно и дай мне свой ботинок.

— Мой ботинок?

— Ну давай же ботинок, — сказала она нетерпеливо. — И скамейку. Скорей! Я видела ее через окно.

Я быстро притащил длинную садовую скамейку, стоявшую у лужайки за домом, подтянул ее к окну и помог Улле подняться. Потом я снял ботинок и дал ей. Улла схватила его за носок и каблуком ударила по нижней части окна. Стекло разбилось. Она быстро всунула руку и подняла крючок. Окно распахнулось, она осторожно собрала большие куски стекла с подоконника и влезла в комнату. Я последовал за ней, порезав руку об один из оставшихся осколков.

Улла Нильманн сидела, склонившись над головой Сесилии. Лицо ее стало пепельно-серым, она посмотрела на меня большими, напуганными глазами.

— Мне кажется, она мертва, — сказала она тихо.

Даже не пощупав пульс Сесилии, я понял, что Улла права. Лицо, обрамленное золотисто-желтыми волосами, было бледным, со слабой синевой, рот застыл в гримасе, словно она кричала. Глаза широко раскрыты, зрачки неестественно расширены. От боли или от ужаса. Сама она лежала в позе эмбриона, с поджатыми к животу ногами и прижатыми к груди руками. Ее смерть очевидно была мучительной.