Красная лилия
Шрифт:
В прихожей Уллы Нильманн было тесно. Андерс Фридлюнд, стоя на одной ноге, пытался снять строптивую галошу, а Стина в другом углу расстегивала теплую кофту. Они кивнули мне без всякого энтузиазма. Крючки на маленькой полочке были забиты вязаными куртками и объемистыми шубами, и свое пальто я украдкой положил в спальню Уллы.
В большой общей комнате уже горел камин. На низких столах стояли огромные охапки рождественских тюльпанов. Повсюду горели настоящие свечи. Пахло глинтвейном, хвоей, а с подоконников доносился запах гиацинтов. В камине потрескивало, а из-под широких деревянных балок низкого потолка звучал Моцарт.
—
Улла подошла с улыбкой на устах и небольшим стаканом глинтвейна в руках. Поцеловала в щеку и сунула стакан мне в руку.
— Это не обычный глинтвейн из магазина. Но ты ведь домой пойдешь пешком, так что никакой опасности нет. Ты всех здесь знаешь, не так ли?
Я осмотрелся. Да, знаю. Йенс Халлинг стоял у камина и разговаривал с Бриттой Люндель, моей последней клиенткой, озабоченной меблировкой квартиры на Карделльгатан. Габриель Граншерна разговаривал с Барбру Халлинг. Он шумно смеялся, а она, в восторге, соглашалась с ним. Уж не истории ли из жизни рекрутов рассказывал он? Рядом с ними стоял Бенгт Андерссон. В последний раз мы виделись в церкви Скага летом — в дождливый грозовой день. Что он здесь делает? Он не подходит этой компании ни по возрасту, ни по своему социальному положению. «С точки зрения Уллы», — подумал я. Она годилась ему в матери да и не общалась раньше с молодыми журналистами. Я сам с грехом пополам пролез сквозь ее социальное игольное ушко. Фу, какой я противный. Ведь несмотря ни на что, было Рождество, и нельзя приписывать людям мысли, которых у них нет. Хватит с меня. Я уже положил шапку Шерлока Холмса на полку. Или у него была шляпа? Во всяком случае, что-то спортивное.
Я шел по кругу, чмокал щеки, пожимал руки. Улыбался и болтал. Пропустил еще стаканчик глинтвейна и начал приходить в форму.
— А это Ниссе, — услышал я веселый голос за спиной.
Это была Бритта Люндель. Рядом стоял мужчина лет шестидесяти. Кругленький и дородный. Светлые маленькие глазки, блестевшие меж небольшими желваками жира. Он выглядел как радостный поросенок из марципана. И совсем не походил на биржевых матадоров в мелом нарисованных костюмах на рекламных щитах фирмы Ролекс по дороге в Сити.
— Привет, — сказал он, протягивая мне руку. Решительное рукопожатие. — Я слышал, ты помогаешь Бритте обустроить квартиру. Мне лично кажется это ненужным, но решает она. Дома, — и он рассмеялся.
— Нет, ты невозможен, — Бритта состроила гримасу. — Если бы он добился своего, у нас стояли бы тяжелые, продавленные кожаные диваны. Ковры и книжные полки со стеклянными вазами. Никакого чувства изящного.
— К счастью, у тебя оно есть, — и он добродушно похлопал ее ниже спины. — Хотя мою спальню ты не тронешь, а на мою контору вообще наплюй. В остальном размалевывай квартирку, как хочешь. Позволь Хуману расставить там все имеющиеся у него бюро в стиле рококо.
Ниссе Люндель улыбнулся и посмотрел на меня. Я понял: по его мнению, я занимаюсь не мужским делом. Сомнительное это занятие — помогать женщине обустраивать квартиру. Не на этом надо делать деньги. А в соседнем квартале. У Стурторьет, где биржа.
Улла накрыла на кухне шведский стол на раскладных подставках из выщелоченной сосны, устроив репетицию рождественского ужина. Ничего не было забыто. Здесь присутствовало все: от телячьего заливного до мясных фрикаделек, от вэстерботтенского
— А теперь берите, сколько хотите, — пояснила Улла. — Подходите много раз. Садитесь, где хотите: и в гостиной, и в салоне. Не облейте только стулья и столы. Так будет приятнее. Неформально. Никто не обидится, если за столом попадется не тот сосед. А случится наткнуться на нудного собеседника в углу дивана — меняйте место.
— Не страшно, — пошутил Андерс. — Зануд среди нас нет.
Он уже успел запастись рюмкой водки, и Стина недовольно смотрела на него через стол. «Лучше поостерегся бы, — подумал я. — Он знает, что может случиться, если он сорвется. Возможно, она расскажет свою маленькую тайну. Ту, которую знают только они вдвоем. И Бенгт Андерссон».
С полной тарелкой в одной руке и рюмкой «Лёйтенс Аквавит» в другой я угодил в угол софы рядом с Бенгтом. Говорить с ним мне не особенно хотелось, но оставалось единственное свободное место, когда я пришел из кухни.
— Я случайно попал сюда, — сказал он, словно пытаясь объяснить, почему сидел здесь.
— Да? — удивился я.
— Мы с Уллой столкнулись в «НК» как-то после обеда, и она пригласила меня. Хотя не стоило мне приходить.
— Почему?
— Потому что я продолжаю верить, что они ошиблись, — грустно ответил он и взглянул на меня.
— Кто они?
— Полиция, конечно.
Я разложил салфетку на коленях, подтянул к себе тарелку, а высокую рюмку с водкой поставил в пределах досягаемости у серебряной вазы с красными тюльпанами.
— Хотел бы дать тебе совет, — я медленно и методично готовил себе бутерброд: вэстерботтенский сыр на хрустящем хлебце. К нему чуть-чуть «Лёйтенса», и никакая французская кухня не сравнится с этим. — Оставь все это. Ты ничего не сможешь больше сделать. Да и я тоже. Я понимаю, ты думаешь, что они ошибаются. Где-то в глубине души — я тоже. Но ты знаешь одну вещь?
Он вопросительно посмотрел на меня.
— Все это потому, что мы хотим, чтобы они ошибались. Мы хотим, чтобы не Сесилия убила Густава и чтобы она не кончила жизнь самоубийством. Разница лишь в том, что полиция знает. В их распоряжении неслыханные ресурсы. И людские и технические. Врачи, лаборатории. Все. А чем располагаем мы? Нашей интуицией. Нам кажется, мы верим. Но этого недостаточно, — я серьезно посмотрел на него и вдруг понял, что просто повторяю аргументы Калле Асплюнда. Примерно так обычно говорил он, когда я приставал к нему со своими теориями.
Бенгт вздохнул, пожал плечами.
— Возможно, ты прав, — сказал он наконец. — То, что случилось с Сесилией, имеет отношение к моему раненому «ego» [20] , — и он иронически улыбнулся. — Человек, которого я люблю, не может, конечно, покончить с собой. Чего ей не хватало? — Он снова улыбнулся, но уже без иронии, а горько, с отчаянием, и мне показалось, что он сейчас расплачется.
— Но у тебя же нет водки, Бенгт, — Улла стояла перед нами у стола. — Скажи, что ты хочешь, и я принесу.
20
Я (лат.).