Красная лилия
Шрифт:
Хорошо еще, что бюрократам не удалось осуществить свою идею, когда они собирались уничтожить «старую отвратительную набережную Страндвэген». Ее кирпичные фасады напоминали о прошлом, о железной хватке состоятельного общества. Замки и памятники консерватизма следовало заменить чем-нибудь новым и свежим. Но длинные бульвары все еще сохранились. В зеленой листве деревьев гулял ветер, свет заходящего солнца отражался в самых верхних окнах, вода залива Нюбрувикен к вечеру темнела. Правда, Страндвэген не всегда была парадной улицей зажиточных сословий. Хотя амбиция создать улицу, «равной которой не было бы в Европе», существовала, но, как часто случается, разница между мечтой и действительностью
Я шел по набережной, иногда останавливался, чтобы посмотреть на пришвартованные ухоженные лодки — красное дерево блестело, латунь сверкала. Но тут были не только дорогие игрушки. Стояли и старые шхуны. А нет ли среди них шхуны, ходившей на дровах? И мне припомнилась картина старой набережной с дровяными баржами из Руслагена. Они стояли в ряд. И вдруг я увидел старую знакомую: «Vieille Montagne» [18] написано белыми и синими буквами. Эта баржа ходила не между шхерами и Стокгольмом, возя дрова, а шла через Йота-канал в Бельгию с другими баржами, груженными цинковой рудой с рудника «Цинкгрюван», что недалеко от Аскерсунда. На обратном пути они везли огромные винные бочки на радость служащим и другим работникам рудника. Рабочим языком в конторе был французский, было и казино, где за ланчем и обедом в салонах разрешались разговоры на любые темы, кроме религии и политики. Казино все еще существовало в благоговейно ухоженном хозяйстве, как и длинная дорожка темно-красного кирпича для игры в кегли. Целый этап истории промышленности лежал у набережной. Хотя на борту уже не было ни руды, ни винных бочек. А, может быть, баржа стала вторым домом для какой-нибудь семьи.
18
Старая гора (фр.).
Я свернул у Юрдгордсбрун, моста, ведущего к зоопарку, и стал подниматься по Нарвавэген к площади Карлаплан. Движение здесь было менее интенсивным, чем на Страндвэген. Я шел под сенью деревьев. Они напомнили мне о лесе. В подтверждение тому послышались серебряные трели черного дрозда. Но не из кроны дерева, а с телевизионной антенны на крыше одного дома. Он тоже уже приспособился к новому времени, оставил спасительную сень елей и сидел так, что его было и слышно и видно.
Потом я пошел мимо церкви Оскара, чтобы мимоходом глянуть на остатки старого дворца Фредриксхоф, где мать Густава III провела свои последние годы. Королева Ловиса Ульрика. Удивительная женщина, немного несправедливо стоявшая в тени своего блестящего сына. Она основала академию истории, литературы и языка, театр Дроттнингхольм — ее детище. Она покровительствовала изящным искусствам, но то был не роскошный жест, а большой личный интерес. Сестра прусского Фридриха Великого многое дала Швеции. Без нее мы были бы в культурном отношении значительно беднее.
У Карлаплан было тихо и спокойно. К зданию Шведского радио мягко подкатил красный автобус. Слышался шум фонтана, бьющего из середины искусственного пруда. Мальчишки соревновались в запуске своих лодочек, несколько старых дам сидели на скамейке, оживленно болтая.
Дверь мне открыл сам Андерс, расслабленный Андерс Фридлюнд в шортах и майке, босой и с вечерней газетой в руке.
— Я, наверное, мешаю, — сказал я, скорее спрашивая, чем констатируя.
— Отнюдь нет, — и он улыбнулся. — Проходи. Хочешь выпить чего-нибудь?
— Нет, спасибо. Я ненадолго.
Мы расположились в комнате, которая, видимо, была гостиной. Смесь богемы и буржуазности. Большая,
Андерс сел напротив, выключил телевизор. Вопросительно посмотрел на меня:
— Итак…
— Речь идет, собственно, о Густаве Нильманне. — Густаве?
— М-м… Об убийстве.
— Ах, вот как. Я ничего больше не знаю, кроме того, что уже рассказал полиции.
— Я хотел только узнать у тебя, что ты делал вечером в день убийства.
Его удивление перешло в злобу. Он выпрямился. Лицо его стало красным.
— Что ты имеешь в виду? Какое тебе дело? Ты, черт возьми, не полицейский!
— Нет, но этот случай меня заинтересовал.
— Его, видите ли, «этот случай заинтересовал»! Тогда понимаю! Тогда, конечно, я отвечу на все твои вопросы. А свидетели нужны?
— Если ты не хочешь говорить со мной, то, конечно, не надо. Но дело в том, что я действительно знаю кое-что об этом деле, включился в расследование убийства и помогал полиции. Я хороший друг Калле Асплюнда, и иногда, как мне кажется, он получал кое-что полезное от меня. А сейчас я просто влип во всю эту кашу. Вот я и заинтересовался.
Андерс Фридлюнд молчал. Потом пожал плечами и сказал:
— Не знаю, кому от этого будет польза, втягивать торговца антиквариатом в расследование убийства. Но скрывать мне нечего. В тот вечер, когда Густава убили, я был дома. Мы снимаем дачу рядом с ним, в Сунде. Я сидел дома и разбирал бумаги из партийной канцелярии. Осенью будут выборы, может, ты знаешь об этом, — и он иронически улыбнулся.
— А там еще кто-нибудь был?
— Ты имеешь в виду свидетелей? — он посмотрел на меня. Потом рассмеялся:
— Ну ты даешь. Сидишь здесь и утверждаешь, что я лгу, что я прошмыгнул через заднюю дверь, поехал к Нильманнам, убил там Густава и вернулся домой продолжать заниматься записями и статьями.
— Я этого вовсе и не говорю. И ты это очень хорошо знаешь. Я просто хочу знать — ты был дома один или нет.
— Как ни странно, но я был не один. Странно для тебя. Моя супруга, с которой ты встречался, случайно тоже была дома. Мы сидели каждый в своем углу на даче, которую снимаем на берегу Вэттэрна. Этого достаточно или надо все оформить письменно?
— Ты боялся, что Густав напишет о тебе что-нибудь такое, что могло бы повредить тебе?
— Нет, — он почти развеселился. — К сожалению, я не очень заинтересован в том, чтобы мне отводили место в мемуарах. После выборов — возможно. Если все пойдет как надо.
— А Эльза Даль? Тебе говорит что-нибудь это имя?
— Эльза Даль, — сначала казалось, что он абсолютно ничего не понимает. Потом выражение его лица изменилось. От удивления к ужасу. Но он не пытался этого скрывать. Возможно, не мог. Бенгт Андерссон был прав. Молодой, неразумный парень наехал на старую женщину в дождливую ноябрьскую ночь двадцать лет тому назад. А сейчас он, полный надежд партийный руководитель, чувствует, как закачалась земля у него под ногами.
— Но, — и он замолчал. — Но… Я его не убивал. Не я убил Густава, — и он умоляюще посмотрел на меня.
— Не верь ему. Он лжет.
Я поднял глаза. В дверях стояла его жена. В руке она держала что-то, чего я сразу не разглядел. Потом понял: черный блестящий пистолет был направлен на меня.
ГЛАВА XXII
— Ты что? Ты с ума сошла! — закричал Андерс.
Она мрачно улыбнулась и подошла к нам. Она стояла молча и смотрела на него. Потом протянула мне пистолет. Помедлив, я взял его и взвесил в руке.