Красная лилия
Шрифт:
— Ты хорошо знал Густава и его привычки. Ты был там и забирал Сесилию в день, когда его убили. Ты мог сходить в кладовую и приготовить бутылку, а вечером тебя никто не видел, когда ты пробрался в беседку с белой лилией. И в тот вечер, когда умерла Сесилия, ты тоже там был. Умчался на своей машине незадолго до того, как я нашел ее мертвой.
Он по-прежнему молчал. Только смотрел на меня. Звук капель все возрастал, пока не потонул в неожиданном грохоте грома. И только тут я вспомнил, что никто не знает, где я нахожусь. Ни один человек на свете не знает, что на выходные дни я поехал в Тиведен и что сейчас сижу здесь, в старой церкви жертвоприношений, вдвоем с ним. Бенгт пришел ко мне на следующий день после смерти Сесилии. И тогда он интересовался только одним: рассказывала ли Сесилия
ГЛАВА XXI
Он поднялся. И во мраке церкви показался больше. Больше и грознее. Он взял зонт и медленно пошел к двери, обернулся, посмотрел на меня и вышел.
Я остался сидеть на скамейке. Почему Бенгт так отреагировал? Ушел, не сказав ни слова. Неужели я прав, неужели он убийца?
Я чувствовал себя, как игрок в покер. С пятью картами на руках. Четыре короля и одна дама. Но кто убийца? Кто переодетый джокер?
По версии полиции, виновна дама, Сесилия Эн. В отчаянии она убивает Густава и лишает себя жизни. Чтобы ввести в игру королей, пару я должен выбросить сразу же. Мир Габриеля Граншерны не рухнул бы из-за нескольких статей в вечерних газетах о его службе в дивизии СС «Нурдланд» на Восточном фронте во время похода Гитлера. Все вскоре успокоилось бы. А может быть, даже польстило ему? Нет, двойное убийство только для того, чтобы избежать неприятностей, пожалуй, слишком маловероятно. То же самое и в отношении Йенса Халлинга. Если он втянул себя в нелегальную аферу с оружием и торговлю с Южной Африкой, то, конечно же, он достаточно хитер, чтобы не оставить явных доказательств. Да и если у Бенгта был повод ненавидеть Густава Нильманна, неужели при этом он мог убить и Сесилию? Это означало бы, что он обманул нас всех с закрытыми дверьми. Ведь его любовь к ней и горе в связи с ее смертью казались совершенно неподдельными. Но в убийстве из-за страсти две стороны. Одна направлена против того, кто все вконец разрушил. А другая — против того, кто изменил, обманул. Хотя Андерс Фридлюнд, последний король в моем покере, казался более вероятным в роли убийцы. Для него разоблачения в мемуарах Густава — настоящая катастрофа. Личная трагедия и удар по партии в период выборов. По сравнению с этим другие «дела», потрясшие политический истэблишмент в последние годы, оказались бы сущим пустяком.
Вопрос состоял лишь в том, что же мне делать. Идти к Калле Асплюнду и рассказать ему все, что я узнал, все, что мне рассказал Бенгт? Я сомневался. Ведь имя Андерса попадет в протокол расследования и в меморандум, не пройдет и нескольких дней, как произойдет утечка и средства массовой информации начнут свою «охоту за ведьмами». Нет, мне надо быть осторожнее и поточнее узнать все. Быть может, Бенгт заварил всю эту кашу, чтобы просто отвлечь внимание от себя? Может быть, мне поговорить с Андерсом?
Гроза кончилась, и дождь стих. Но так как я не был таким предусмотрительным, как Бенгт, и не взял зонта, мне пришлось бежать к машине. Потом я медленно ехал обратно по узкой дороге через лес по глубоким лужам. Приехав домой, в избушку, я зажег камин, хотя стояло лето. Несмотря на дождь, огонь занялся, дрова весело трещали, распространяя уют и тепло, я сидел с открытой книгой в одной руке и стаканом белого сухого вина — в другой. Прекрасное завершение странного дня. На дворе было почти темно от низких туч, по окну стучал дождь. Ветви яблони у фронтона били по стене, от камина шел запах смолы горевших дров. Несколько стаканов вина, тарелка оттаявших фрикаделек, приготовленных фрау Андерссон. А на третье — клубника. И наконец, рано лечь в постель с хорошей книгой. Сон под звуки дождя и ветра. Что может быть лучше?
На следующее утро дождь все еще продолжался, и идиллическое настроение домашнего уюта, навеянное вчерашним вечером, исчезло. В доме было холодно и сыро несмотря на включенный электрический камин. Дождь струями заливал стекла, и сквозь них ничего не было видно. Смысла оставаться я не видел и решил собираться в дорогу. Уж лучше, приехав в Стокгольм, пойти в кино. Летом всегда можно что-нибудь найти среди повторных фильмов.
Я не стал готовить себе ланч, не хотелось потом заниматься мытьем посуды. По дороге всегда можно найти киоск с горячими сосисками или закусочную при бензоколонке. Но чувство голода я ощутил уже при подъезде к Аскерсунду. Открыто ли здесь что-нибудь в воскресенье? Да, у киоска с сосисками толпилась стайка молодежи в блестящих шлемах, на мопедах, с банками «кока-колы» и горячими сосисками в руках. Передо мной в очереди стояла девушка лет семнадцати. Прямые темные волосы и большие круглые очки. Получив свои две сосиски и подносик с картофельным пюре, я узнал ее. Она тоже узнала меня и улыбнулась, когда я поздоровался.
— Тебя зовут Анна, да?
— Да. А ты был в том доме и пил с нами чай.
— Точно. Ты свободна сегодня?
— Конечно. Сегодня же воскресенье, — и как бы с укором посмотрела на меня.
— Я хотел бы поговорить с тобой об одной вещи. Если ты не возражаешь.
— Смотря о чем, — на этот раз уже серьезно, глядя сквозь круглые очки.
— О том вечере, когда был убит Густав Нильманн.
Она вздрогнула, мука отразилась в ее глазах, она оглянулась. Но никто нас не слышал. Наш разговор тонул в резком шуме трещащих мопедов.
— Ты ходила к нему с подносом около семи?
Она кивнула и сунула пластиковую трубочку в банку «фанты».
— И ты же нашла его там потом?
Она опять кивнула со слезами на глазах.
— Прости меня. Я понимаю, вспоминать об этом мучительно, но это очень важно. Сколько времени прошло между этим?
— Примерно полчаса. Чуть больше. Улла попросила меня сходить за ним.
— Почему?
— Ей казалось, что по телевизору показывали что-то, что он должен посмотреть. Я была в подвале, когда она позвала меня.
— В подвале? А что ты там делала?
— Улла попросила подготовить бутылки для сока. Она любит делать соки и варить варенье, а ягоды уже начали созревать.
— Понимаю. И ты не заметила ничего особенного?
— Чего особенного? — Она потянула через трубочку желтоватую шипучку.
— У беседки. Когда ты шла туда или возвращалась обратно.
— Я все уже рассказывала полиции, — испытующе посмотрела она на меня. — Я не видела ничего особенного. Правда, когда я возвращалась, конечно… Тогда… Тогда он там ведь лежал, — и она замолкла.
Но, приехав в Стокгольм, я не пошел в кино, не стал искать «Братьев Маркс» в афише. Я позвонил Андерсу Фридлюнду. Сначала он удивился, но сказал, что встретится с удовольствием, если я смогу приехать к нему через полчаса. Позже он должен выступать на митинге в Сундбюберге. А живет он у площади Карлаплан, и это я уже знал. По телефонному каталогу.
Машину я не взял. Наездился более чем достаточно да и настоялся в пробках на дороге Сёдертелье — Стокгольм. Кроме того, на машине пробиться через Эстермальм невозможно, по крайней мере для меня. Куда ведут улицы, я знаю, и добраться из одного места в другое я тоже смогу теоретически, но на практике, да еще на машине, это совсем другое дело. Коммунальные политики, вообще-то благожелательные, перекроили районы города в такой непроходимый лабиринт, что автомобилисты мечутся между знаками одностороннего движения и запретом на проезд. Вместо того чтобы улучшить окружающую среду, освободить ее от выхлопных газов, шума, создать более гибкий поток движения, образовали ненужные объезды. Сжигается масса лишнего бензина, законы и предписания нарушаются отчаявшимися автомобилистами, в конце концов оставляющими без внимания выросший лес дорожных знаков. Среда обитания ухудшается, шум увеличивается, а власти превращают нас в преступников, подумал я, идя вдоль набережной Нюбрукайен. Возможно, я несправедлив и не полностью оценил мудрость городских планировщиков, но горький опыт научил меня оставлять машину дома, когда мне надо в район Эстермальма.