Красная палата

Сухов Фёдор Григорьевич

Пораженно стоит с опущенными руками, с запрокинутой в небо головой, долго глядит на ущербленное, кроваво-зловещее солнце, пораженно стоят и недоброжелателя своего духовного пастыря, только младенец на руках Марковны бьется ножонками, подает живой голос.

Марковна

Ягодка моя, моя роса…

Аввакум

Холодит как будто, непогодит.

Марковна

Завопил, заголосил петух…

Аввакум

Час великой кары возвещает.

Марковна

Крест на церковке твоей потух.

Аввакум

Сам стою с потухшими очами… Сам во тьму кромешную иду, Человечьего лишаюсь лика, Сам накликал страшную беду, Пагубу великую накликал. Прогневил всевышнего. А гнев, Он на солнце красное пролился. Затемнилось солнце. Больше нет Над землей встающего провидца. Благодетеля-то больше нет. Что глаголю? Что я возвещаю? Вправду помутился белый свет, Черной закручинился печалью. Мертвые выходят из могил, Желтые показывают зубы, Не петух — архангел Гавриил Протрубил в серебряные трубы.

Марковна

Из лесу загыкала сова.

Аввакум

Не сова — сам сатана хохочет, В пасть свою не устает совать Человечьи мослаки да кости, Грызть не устает, не устает глодать…

Марковна

Звезды на небе расшевелились.

Аввакум

Господи! Смени на благодать, Страшный грех обороти на милость, К падшим милосердие яви — Обнищали разумом и духом. На колени, нехристи! Свои Длани не тяните к шелепугам.

Все недоброжелатели Аввакума падают на колени,

опускается на колени и сам Аввакум. Марковна тоже опускается на колени.

Аввакум

Опускаюсь — возношу себя, Высоко младеня возношу я. До еще не стухшего серпа, Что, о сгибшем солнышке скорбя, Над березовым слезится шумом, Льет печаль последнюю свою На еще не стихшие глаголы… На коленях пред тобой стою, Светлую пролей струю, Господи, поставь стопу свою На проглоченные тьмою горы. В долы снидь, дабы развеять темь, Дабы к свету луговины вышли, Дабы пястью ивовой плетень Не держал ни яблони, ни вишни, Соловья за горло не держал.

Марковна

Солнышко-то вроде прозрело.

Иван Родионович

Всех зову, всех поведу в крижал, Все свое выкатываю зелье. Бочку непочатого вина Ставлю на олтарь земли и неба.

Аввакум

Прикуси язык свой, сатана, Устрашись карающего гнева, Указующего устрашись перста, Перст на велий грех наш указует… Лживые обуглятся уста, Водяные испарятся струи, Реки испарятся, а моря, В соль они, моря-то, обратятся, Упадет она, и не моя — Божья длань падет на святотатца.

Марковна

Солнышко-то спрятало свой лик, Грозовою тучей замутило.

Аввакум

Грех велик, сором земли велик, Отвернулось от греха светило. От сорома дикого оно Отвратило, опустило вежды, Не с того ль прогрохал озорно Ливня очистительного вестник? Молоньи зеленые пустил, Значит, нет, не испарятся реки. Алчущий души моей пустырь Человека узрит в человеке. Так ли, Родионыч, говорю?

Иван Родионович

Так сказать, сам бог тебя сподобил…

Аввакум

Свет весь превратится в головню, Ежли дьявольской предаться злобе. Иссушит, испепелит она, Окаянная гадючья злоба.

Иван Родионович

Ставлю бочку красного вина Ради баско сказанного слова! Веселитесь, люди!

Аввакум

А с чего Веселиться-то? Болози нету.

Марковна

Небушко-то сызнова черно, Ясному и не пробиться свету. Новая надвинулась напасть.

Молния. Гром.

Господи! За что такая кара? (Утешая младенца.) Успокойся, родненький, не плачь…

Аввакум

Плачь, Настасьюшка, слышнее плачь, Небо-то тебя не услыхало, Не узрело нашу лебеду.

Марковна

Моего не разглядело лиха…

От удара молнии загорелась изба Аввакума. Из избы выбежала Прасковья. Она недоуменно смотрит на вылетающее из трубы пламя.

Аввакум

(Опустив голову.) Сам накликал страшную беду, Пагубу великую накликал.

В ПРИТВОРЕ КАЗАНСКОГО СОБОРА

Сбежавший в Москву Аввакум произведен в протопопы. Под духовным покровительством своего наставника Ивана Неронова приютился в Казанском соборе. Аввакум рад такому приюту, он подолгу беседует со своим духовным отцом, внимает каждому неторопливо сказанному слову.

Отец Иван

Мор на Москве. Великий мор идет. Повсюду Вопит честной народ. Сама земля вопит. Пасть норовит в лихой соблазн, в прокуду, Кипит невыплаканной горечью обид. Вечор был на Пожаре я. А на Пожаре Народ не жалует и самого царя. Свет Алексей Михайлович, в него бросали Такие камушки, что и сказать нельзя. Воспламенится, устыдится небо, Святые лики отвернутся от меня. А люди ведают: я никогда не гребал Словцом, что вышипит гремучая змея, Что обжигает подзаборною крапивой, — Я сызмальства себя крапивою обжег… Зоря-то, Аввакум, как дико окропила, Охолодила мой заветный посошок, Меня охолодила. Зябок стал я, робок. Она, зловещая, легла на дровяник. И не зоря — как ненасытная утроба, Как будто волчья пасть всю. землю кровенит. Не зря вещало знаменье. Не зря затмилось, Средь бела дня все кануло, все в нощь ушло. Содетель милосерд, он гнев сменил на милость, Добром хотел известь непопранное зло. В нощь канувшему дню он даровал зеницы, Прозренье даровал. «Да будет свет!» — сказал. Дозде мне видится, как крылышки синичьи Вернули синее обличье небесам. Но обессилело добро. И обессилел Свет, изнемог в единоборстве с сатаной. Мор на Москве. Великий мор идет, мой сыне, И не понять, какой — холерный аль чумной? Кого бы попытать, спросить кого — не спросишь, Одни лишь тати шастают в глухой ночи… (Долгое молчание.) А тут еще беда — преставился Иосиф, Святейший патриарх вдруг в бозе опочил. Одначе не бывать святому месту пусту, Собор святых отцов решит, соблаговолит.

В дверях притвора неожиданно появился Никон. Внешне он развязно-прост, но внутренне чутко-насторожен.

Никон

Здорово, земляки!

Отец Иван

Садись. Не богохульствуй. Держи себя в узде смиренья и молитв.

Никон

Держу, отец Иван, ношу во рту железо, Аз, яко конь, свои кусаю удила.

Отец Иван

По лесу скачешь и не хочешь видеть леса, Сдавна привык не удивляться — удивлять. Так удиви скорей, благочестивый Никон, Скажи, какие сны твой будоражат сон?.. Сам государь изволит зрить тебя владыкой. Да будешь на престол великий возведен. Услышат люди и не в колокольном звоне, Услышат божий глас во вздохе воробья… Благочестивый муж святой отец Афоний, Он разглядел, он первый угадал тебя. Я дело говорю аль, может быть, не дело?

Никон

Пустое говоришь.

Отец Иван

Напраслину плету, Снаружу сам себя пред непорочной девой, Скверню Иосифа могильную плиту. Я имя царское упоминаю всуе, Не так ли, Аввакум?

Аввакум

Не так, отец Иван. Кому не ведомо: напрасно не бушует, Без ветра не вскипает море-океан.

Отец Иван

По всем святым обителям гуляет ветер, Его глаголящие не унять уста. Свет Алексей Михайлович давно приветил Тебя монаршим мановением перста. Тебя светлейшее давно узрело око, Так что ж ты, Никон, прячешь самого себя?!

Никон

Аз пасть боюсь. Бо вознесенному высоко Не может пухом быть сырая мать земля.

Отец Иван

Отколе пасть? С полатей сверзится аль с печи?

Никон

(После некоторого замешательства.) Давным-давно не леживал я на печи…

Отец Иван

Поди ложись…

Никон

Усну — проснутся тотчас беси. Возьмут да выкрадут потайные ключи.

Отец Иван

И в партиарши не войти тогда хоромы.

Никон

Не обольщен хоромами — тянусь к избе, К соломе я тянусь, вздыхаю по-коровьи, Утробой всей тоскую о ржаном тепле. В нижегородские опять хочу пределы, Хочу на Сундовик, к Макарию хочу… Ах други малолетства, где вы нынче, где вы? Вы освежающую слышите ль грозу? Она уже гремит своею колесницей, Своей невиданною упряжью слепит, Дорожной непроглядью весело клубится Из-под серебряно подкованных копыт. И волны белыми вздымает парусами, И ходят волны по клокочущей реке, Рассыплется, и не горохом — бубенцами, Дождь в придорожном раззвенится ивняке. Сквозь солнышко в березняке моем прольется, В черемухе — черемухой взыграет дождь, Он обернется в ягоды ее. Бересте Он возвратит певучую живую дрожь. Тогда и радуга, она вратами рая Явит себя, в озерном отразит стекле. И — ни вороньего, ни галочьего грая, Одни лишь ластовицы ластятся к земле. Да благовонят, говорят между собою, Цветы на ангельском глаголят языке.

Отец Иван

Велеречив ты, Никон.

Никон

Давнею любовью Зело пристрастен к книжной письменной строке. Зане без книги, без писмен невзвидеть света, Во тьме кромешной наша пребывает Русь.

Отец Иван

Взутрело вроде.

Никон

Свежим потянуло ветром, Но ветер древлюю не растревожит грусть. Он почивающую Русь не растревожит, Потребен гром, великая нужна гроза. Святым Иосифом опущенные вожжи, Они без крепких рук не стоят ни гроша. Пойду я на подворье.

Отец Иван

Будь благоразумен, Смотри бедою моровой не надышись.

Никон уходит.

Аввакум

Нашел кого учить! Он весь — как в конской сбруе, Как жеребец стоялый.

Отец Иван

Больно голосист, Басен стал больно наш благочестивый Никон Подмаслиться хотел и распустил язык. Хлебнем мы, Аввакум, такого хватим лиха.

Аввакум

Привык, отец Иван, Я ко всему привык.

ВОСПРЯНУВШИЕ ГОЛУБИ

Паперть Казанского собора. Аввакум, стоя на паперти, трогаем посохом тела умерших прихожан. Среди умерших много живых нищих, они или крепко спят, или не могут поднять головы, не могут шевельнуться.

Аввакум

Как мухи люди мрут. Они как мухи, Не шевелясь, лежат они. А я Суетствую, глаголю все про муки Греховного земного бытия. Досадствую на что-то. А на что бы, Досадствовать на что мне? Несть конца Ни царствию надутой спесью злобы, Ни умствованию мудрого глупца. И несть конца томлению души. (Заметив поднятую голову нищей прихожанки.) Душа еще не отошла от тела, На подаянья жалкие гроши, Как на свои на слезы, поглядела. В останный раз сама себя в купель Своей земной печали опустила И к небу подняла двух голубей, От искушения уберегла… А солнце-то как все окровенело, Как нехотя из красного угла Выходит на хмуреющее небо.

Нищая прихожанка

Поставлю свечечку.

Аввакум

Не отошла, Видать, отудобела голубица. Да убоится всякая душа, Греховного соблазна убоится! Да выпьет чашу горечи до дна, До самой капельки последней выпьет! (Обращаясь к нищей.) Воспряла, бедная?

Нищая

Одна, как есть одна. И ты один.

Аввакум

Един. Как шпынь на дыбе. Сама-то здешняя?

Нищая

Издалека.

Аввакум

Откудова господь тебя сподобил?

Нищая

Большая есть, есть малая река, Я речку малую брала в ладони, Я, сладкую, ее пила, Ее водицей душу освежала, А рядом будто в воздухе плыла, Березовая трепетала заросль. А чуть подале яблони. Они Зимой пуржились на пороге лета. И весь-то сад так дивно гомонил, Так лепо пел, благоухал так лепо. И ничего не нужно. И не нужно Мутить вошедшей в берега реки.

Аввакум

Прасковьюшка, Неужто ты?

Прасковья

Неужто Ты, Аввакум?

Аввакум

Мои вопят грехи.

Прасковья

Виденье дивное меня позвало, К Москве меня взяло да привело, Сплела себе неведомый, незнамый, Колючий — из шипарника — венок И, осененная венком колючим, Пробилась сквозь лесную непролазь. А лучше было бы, а может, легше, Когда б такая не случилась блазнь… Настраховалась я. Такие гласы Со всех сторон кидались на меня, Что замирали, становились глаже, Взъерошенные никли зеленя. Трава к земле встревоженной припала, А что-то колотиться начало… Тогда и уязвила я шипаром Долоныо не прикрытое чело. И не от боли плакала — от страха К всевышнему взывала. И тогда Из непроглядного лесного мрака Пресветлые восстали города. А посреди-то красная палата, Высоко поднялась она. Она Вся в серебро, вся в расписное злато, Как царская невеста, убрана. Ввели меня в палату. А в палате, А на столах-то постлано бело. Блюда стоят. А блюд-то этих хватит, На все на наше разноси село. А чьи блюда? А чья она, палата? Глаголят — Аввакумова она. Я на пол глянула. И ни одна-то Соринка на полу-то не видна. Приглядно все. И все-то так порато, Умильную я пролила слезу…

Аввакум

(Раздумчиво глядя на Прасковью.) Она и впрямь красна, моя палата, Куда я дену эдаку красу? (Глядя на тела усопших прихожан.) Так купно опадающие листья, Куда снесу их тлеющую плоть?

Прасковья

Всевышний не оставит без жилища, Нас всех…

Аввакум

Призрит и приютит господь, Своею милостью не позабудет, Воздаст за наши тяжкие труды, Мы все-то человеки, все-то люди, Юдоли горькой горькие плоды… (Надолго умолкает.) Скажи, Прасковьюшка, а как она, Покинутая мною Палестина? Как ваша Кудьма?

Прасковья

Извелась до дна, До капельки останной изгрустилась. Истосковалась. Не понять с чего Песком горючим вся-то обложилась.

Аввакум

Пошли, о господи, и на ее чело Свою, никем не попранную милость. Прасковьюшка, я так ли говорю?

Прасковья

Глаголет красная твоя палата…

Аввакум

Земному кланяется ковылю Перед восставшим над землей Пилатом.

ДЬЯВОЛЬСКАЯ КОЛЕСНИЦА

Став патриархом, Никон взял в свои руки не только отпущенные святым Иосифом вожжи, он самовластно управлял всей государственной колесницей, решительно и жестоко расправлялся с неугодными ему людьми, с тайными или явными противниками широко вводимой им церковной реформы.

Отец Иван

Гибнет Русь! И никуда не денешься, Никуда не скроешься от гибели. Душу холодеющего деревца Дьяволы алкающие выпили. До последней зеленинки выжрали Луговины стынувшего пастбища, Никакими силами всевышними От нечистой силы не избавишься. Сам Агафаил в обличье пастыря Самочинно ходит луговинами, Широко разинутую пасть свою Набивает жертвами невинными. Бедные похрустывают косточки На зубах ликующего дьявола. Море выплаканной небом горечи На виду оно, оно воочью явлено. Вдоль и поперек лодьями утлыми Из конца в конец оно исхожено. Аввакум, Звони давай к заутрене Ради небушка погожего. Может, поубудет горюшко, Может, прояснится небушко.

Аввакум

(Обращаясь к Прасковье.) Никуда не уходи, Прасковьюшка.

Прасковья

Подивлюсь пойду.

Отец Иван

Дивиться не на что. Гибнет Русь. Не от поветрия, От неслыханного поругания. В дьявола она поверила, Зелья напилась поганого. Плачь слышнее, Аввакумушко, Крепче бей в зазывный колокол! Разручьись по переулочкам, Растекись по тихим горенкам. К царской припади хоромине, Вразуми высокую хоромину, На самой Москве ли, на Коломне ли К вздоху пригорнись холопьему. Дабы знала Русь вся, дабы ведала, Как ее рыдают каменья… Гибнет бедная не от поветрия — От неслыханного поругания.

Прасковья

Подивлюсь пойду.

Отец Иван

Не потеряйся, белица, Поживее возвращайся к пристани, А не то твой протопоп рассердится, По ночам нутро свое все выстонет.

Прасковья

К Марковне пойду.

Отец Иван

Иди-ко к Марковне, Бедную обрадуй протопопицу.

Прасковья уходит.

Вороны кружат у самых маковиц, Черные, кружат они непопусту. Не с того ль запала думушка, Будит сердце вещим всполохом… Плачь слышнее, Аввакумушко, Крепче бей в зазывной колокол! Да услышат, да увидят люди добрые, Что творится, что на белом свете деется. Нет его! Все вылакали, все-то допили, Без души осталось деревце. Воронье одно накликано Раскопытившимся дьяволом, Каждый ворон смотрит Никоном, Патриархом новоявленным. И, во все-то горло каркая, Дико расчадились вороны, Облились смолою жаркою Эти тлеющие головни. Ополчились на святые храмины Древлего святого благочестия, Воздивила даже каменье Новоявленная бестия! Злые силы Агафаиловы Под себя все подкопытили. (Обращаясь к вступающим на паперть прихожанам.) Загляните, люди милые, В очи плачущей обители. Зналась бедная с Батыевой И с иной лихой опричиной.

Прихожане

— Чай, язык-то доведет до Киева. — Доведет… до первой пыточной. — Ты слыхала ли про дьякона? — Про какого? — Да про Федора. — Отглаголил, откалякал он Про страдальца преподобного, Про блаженного Григория.

Отец Иван

Люди добрые, Мне колесница подана, Сам Агафаил ее огоревал, Никон сам без роздыха сколачивал, Колеса железом окузнечивал, Наподобие хвоста собачьего, Спину гнул он От утра до вечера. Весь-то день от зорюшки до зорюшки. Все-то дни без отдыха, без роздыха Капли пота — как льняные зернышки — С патриаршего катились посоха. Натрудился патриарх, намучился, Бедного и пожалеть-то некому! Пожалею — соберу имущество Да отправлюсь в услуженье к нехристю.