Красная палата

Сухов Фёдор Григорьевич

К одиноко пребывающему Никону вошел «патриарш человек», побитый царским окольничьим.

Патриарш человек

Князь Богдан уязвил… Прямо по лбу.

Никон

Не тебя, а меня уязвил. Подло, князь! И не князь он, оболтус, В непролазной утопший грязи.

Патриарш человек

Говорю: послан с делом, непраздно Сам себя ожиданьем томлю, До царевича, до Теймураза Объявляю бумагу твою. Говорю: от владыки бумага. «Я владыкою не дорожусь» — Так ответствовал князь. И с размаха Прямо по лбу…

Никон

Не устрашусь, В сатанинские лапы не дамся, Вновь реку я тебе, государь: Небо выше земли, выше царства Голубеющий мой Иордань. А уж ежели ты супротиву Воли божьей задумал пойти, Твоему не препятствую диву, На твоем я не встану пути. Отойду от греха, дабы зримо Ощутил ты погибель свою… Потому ты стоишь нерушимо, Что и я нерушимо стою. И стоял бы, да нету опоры, Нету твердой земли под ногой, Нет дороги в зазывное поле, Колокольчика нет под дугой…

ПО ПОВЕЛЕНИЮ ГОСУДАРЯ

Уязвленный охлаждением государя, Никон самоустранился, тайно надеясь, что государь прослезится, вновь будет умолять «собинного друга» занять патриарший престол, но события повернулись по-другому, они-то и позволили вспомнить сосланного в Сибирь Аввакума.

Боярин Ртищев

Государь повелел возвратить протопопа.

Боярыня Морозова

Не Ивана Неронова?

Боярин

Нет, не Ивана. Аввакума Петрова. Давно он утопал, Коий год пребывает в незнаемых странах, Во Сибири самой протопоп пребывает.

Боярыня

Жив ли родненький?

Боярин

Думаю, вживе. Буря кряжистых сосен не ломит, не валит, Живущой протопоп, он коряжист, он жилист. Он и сам, наподобие бури, неистов, Неуемен, очами — как молоньи мечет. А когда усмирится, доверчиво, чисто Глянет так, как глядит убывающий месяц.

Боярыня

Ну а Никон-то сверзился, что ли?

Боярин

Спознался, С превеликой гордыней сдружился владыка, Возомнился, на все-то позарился царство Выше царства себя почитающий Никон. На бояр, на князей ополчился, поносит, Самого государя изволит печалить, Свечерели его, государевы, очи, Еще больше стишал, опустился плечами.

Боярыня

Что-то дальше-то будет?… Неужто антихрист До скончания века останется в силе? Тут и впрямь свечереешь, душою утихнешь, Уподобишься зябко дрожащей осине. Евдокия, сестрица моя, говорила, Будто греки, они будто воду-то мутят, От Паисия будто бы, от Лигарида Сатанинская эта исходит премудрость, Вся латынщина эта от греков исходит.

Боярин

Бью

челом я твоей неуемной сестрице, Подтверждаю: поют и в моем огороде Иноземные — сладкого голоса — птицы.

Боярыня

Знаю: обасурманился Федор Михайлыч, От себя самого отступился боярин, Ходят в дом твой скобленые, бритые хари, Что над всей-то Москвой насмехаются въяве. Не по нраву Москава, вся-то Русь не по нраву Иноземщине этой, всей этой немщине. По какому такому особому праву Нехристь всякая лоб свой брезгливо морщинит? Православную веру всяк сволок поносит.

Боярин

Греки, что ли, поносят?

Боярыня

А может, и греки. Навалились кромешней египетской ночи На российские наши раздольные реки, Взбаламутили чистую, зрячую воду.

Боярин

Так сестрица твоя говорила?

Боярыня

Сестрица, Что сестрица? Сама говорю в неугоду Ночи той, что неясытью дикой грозится. Ежеутрь, ежедень говорю в неугоду Не кому-то нибудь — самому государю. По его повелению мутят-то воду, По его-то хотенью сады увядают. Не улыбься, Михайлыч! Ни яблок, ни сливин Не отведают больше твои басурмане. Аль своей романеей ты их осчастливишь, Родостамой поганую голь отуманишь?

Боярин

Я тебя осчастливлю своей романеей, Оскоромься, Федосьюшка.

Боярыня

Не оскоромлюсь.

Боярин

(Доставая из поставца играющее на солнце вино.) Посмотри, как горит, как красно пламенеет, Как играет зазывно ликующей кровью! Не стерплю. Оскоромлюсь. Себя осчастливлю. (Пьет из полно налитой чаши.)

Боярыня

Не себя — осчастливишь нечистого духа, Он, подобно весеннему буйному ливню, Расхохочется всею утробой, всем брюхом, Всей своей преисподней взликует нечистый.

Боярин

Пусть ликует, веселье, оно не помеха, Луговой колокольчик и тот не дичится, Не чурается чисто звенящего смеха, Сам смеется упавшей на землю росою.

Боярыня

Не слыхала.

Боярин

А я-то, Федосьюшка, слышал.

Боярыня

Пустословишь без устали.

Боярин

Не пустословлю, Вон на небушко месяц смеющийся вышел.

Боярыня

Припозднилась. Пойду-ка скорее до дому.

Боярин

Не спеши. Посиди.

Боярыня

Я и так засиделась. Поразмыкала горькую долюшку вдовью, Отдохнула своим стосковавшимся телом. А когда Аввакум-то прибудет?

Боярин

Прибудет. Государь повелел возвратить протопопа. Может быть, от мятухи сибирской, от студи Он уже на Москву незаметно притопал. И не слышно, не видно живет-поживает.

Боярыня

Евдокия б, сестрица моя, услыхала.

Из боярской опочивальни выходит Аввакум. Он неузнаваемо изменился, исхудал, поседел. И только в глазах те же до поры до времени затаенные молнии.

Аввакум

Буря кряжистых сосен не ломит, не валит… Чую дщери Христовой святое дыханье, Вижу красного лета высокое небо, Что зорюет в моей неутихшей рябине…

Боярыня

Где, Михалыч, она, где твоя романея?!

Боярин

Романею мою басурмане допили…

АЗ ЕСМЬ АВВАКУМ

В окна боярской горницы сине уставилось погожее весеннее утро, но никто не встает со своего места, все слушают Аввакума, даже свечи и те остались непогашенными, они, догорая, тихо потрескивают, становятся незаметными в свете восходящего солнца.

Аввакум

И отдали меня Пашкову Афонасью, Суровый человек — всех мучит, всех-то бьет, Не государевой — своею судит властью, Как глянет — ледяной охватывает пот. Как с чепи спустится — душа уходит в пятки, А шпагу тронет — разлучишься с головой… Как дикий зверь, на кровь людскую падкий, Он, Афонасий, как он измывался надо мной! «Ты поп или распоп?», — рычал, играя шпагой. «Аз есмь по божьему веленью Аввакум»… И тут-то вся она показывалась, пакость, И тут-то сатанинский сказывался ум. Двух немощных вдовиц отдать надумал замуж, Аз воспрепятствовать, усовестить посмел И, дабы не было неслыханного сраму, Готов был воспринять насильственную смерть. И воспринял, перетерпел такие муки…

Боярыня Морозова

За веру православную перетерпел.

Аввакум

Он, Афонасий, ухватил меня за руки, Весь распылился он, он весь рассвирепел. А я-то думаю: пришла моя погибель, Прощаюсь с Марковной, прощаюсь сам с собой И не пойму: то ль снег, то ль белая как кипень Пуржит черемуха над потайной тропой, Мою последнюю стезинку заметает, Мою останную слезинку холодит И о невидимой рассказывает тайне, Врачует горечь нестихающих обид. Обидно, и не за себя — за человеков, За что изводит человека человек? Заглянешь в темный лес — в лесу полно орехов И всякой ягоды — не переесть вовек, Всего полным-полно, и тем благословенна, Красна дарованная нам земля! Не порешил убивец. Марковна, наверно, Она, болезная, молилась за меня.

Боярыня

Страдалица… А где она, голуба?

Марковна

Я здесь, Прокопьевна.

Боярыня

На свет пройди, на свет.

Аввакум

И впал убивец в озорство, а может, в глупость, Решил зверьми меня дремучими известь, Услать решил в сплошные дебри, горы, Зверья-то там — не счислить всех зверей И птиц не счислить. Есть такие, кои Дитяти малого доверчивей, добрей. Есть утицы, они-то сами в руки, В долони сами тычутся. Упас господь, От соблазнительной упас меня порухи: Аз неразумную не обездушил плоть, Себя не обездушил. А соблазн-то мучил, На воеводских-то оголодал харчах.

Марковна

Скажи про курочку.

Аввакум

Про курочку-то лучше Сама скажи.

Марковна

Добра была. (Заливается слезами.)

Аввакум

Была в свой срок, в свой час. В бескормицу была она, добруха эта, Егда все снегом замело, заволокло, Все нестихающею падерой отпето, Егда скудеющая леденела кровь. Тогда-то и раздобрилась она, чернява, Яичко за яичком клала под скамью. И всякий раз не забывала — возвещала, Дабы светло обрадовать всю собь мою, Настасьюшку обрадовать, ее детишек, Детишки-то, они малы еще, глупы, Рассядутся в кути — один другого тише, — Свои голодные повыставят пупы. И смех и грех… Яичко-то узрят и сразу Слезами глупыми друг друга обольют. Молодший-то не выжил: с гладу то ли с глазу В земле незнаемой нашел себе приют. (Горестно посмотрел на Марковну.) Да и середненький сгиб, не утерпел, Ослаб, сердешный, и ногами и руками.

Боярин Ртищев

А где он, как он, указующий твой перст?

Аввакум

На превеликие он указует камни. И, указуя, он глаголет: Аввакум, Будь яко камень, неподатлив будь, железен. Не уступай ни в чем ни другу, ни врагу, Егда нечистый дух повсюду куролесит.

Боярин

А вот Неронов-то Иван, он уступил.

Боярыня

Как уступил?

Боярин

Смирился. Приобщился.

Боярыня

К антихристу?! Ссылай, гони меня в Сибирь, А я не верю, нет. Тут что-то, брат, нечисто… Нечисто тут, Михайлыч.

Боярин

С грязью не обвык, Со дня рождения я с нею не возился.

Аввакум

(Воззрясь на образа.) Прости, отец Иван. Оплакать бы, обвыть, Ослобонить тебя из дланей лихоимца. Аз зрю, как когти сатанинские впились В твое умаянное, немощное тело, Как присмирел пришибленный морозом лист Стеной кирпичной огороженного древа. Отговорило, отглаголило оно, Как колокол всполошный, отгудело. Всему свой час, свой срок.

Боярыня

Мудрено-мудрено Ты, Аввакумушка, калякаешь про древо…

Аввакум

И не про древо… Человек великий сгиб, Сгубили, ироды, какого человека!

Боярыня

Уж лучше б затворился, удалился в скит.

Боярин

В скорлупку кинутого вокшами ореха…

Боярыня

Михайлыч, не язви. Ты видишь, кто стоит?

Боярин

Очами не ослаб, гляжу и все-то вижу.

Боярыня

Не басурмане бритоликие твои Под басурманскую пожаловали крышу. Пожаловала Русь сама. Перед тобой Стоит, страдалица, и горько слезы ронит, А ежли что, пойдет на плаху, под топор, Черно окарканная сборищем вороньим, Светло оплаканная добрыми людьми… Идем-ка, Аввакумушка, в мои покои,

Аввакум

Аз ухожу к распятой на кресте любви, Безвинно пролитой, зело вопящей крови. Вопит она, невинная, зело вопит, И этот вопль не заглушить и не утешить, Давясь невыплаканной горечью обид, Никто себя не успокоит, не удержит, Аз сам себя не удержу, не усмирю, Кому-кому, а мне-то ведомо, какую Сызволил государь обрадовать змею, Сблаговолил какую осенить прокуду.

Боярин

На государя не кидайся. Государь Изволит лицезреть тебя.

Аввакум

Реку заране: Не покорюсь. Не усмирюсь. Себя не дам, Ни обротать не дам себя, ни заарканить. Аз кукишем не оскверню свои персты, Латинским крыжем уст своих не опоганю, Цветущих яблонек беленые холсты Не отдадутся дьявольскому поруганью.

УГОВОРЫ

«Царь на меня кручиноват стал, — рассказывает Аввакум, — и мне от царя выговор был». А за выговором — новая ссылка, на этот раз «повезли на Мезень»… Через полтора года Аввакума привезли в Москву на Соборный суд, привезли скованного и поместили в Пафнутьевском монастыре. И снова уговоры. Среди уговаривающих старец Семион (Полоцкий), боярин Матвеев.

Старец Семион

Острота ума! И острота Молнией разящего глагола!

Боярин Матвеев

Правду повествуешь. Неспроста Во железо тяжкое закован…

Аввакум

Кто закован? И не заковать, И не ожелезить протопопа, Дондеж не поникнет голова, Не смирится с дьявольской утробой. Дондеж в душу не пущу свою Три перста, три Никоновых жабы. Не обасурманюсь — устою, Упасусь от сатанинской свадьбы. Сатана сам окрутился, сам Обручился с Никоновой чадью. Се и луговинам, и лесам, Всей земле моей и небесам Болью всей, всей скорбью возвещаю!

Старец Семион

Да услышат глас твой небеса…

Аввакум

Верую: услышат. И тогда-то Дышащая ладаном роса Охладит лихого супостата.

Боярин Матвеев

Прыть твою умерит, протопоп…

Аввакум

Прыть мою Сибирь охолодила, Собью всей, всем существом утоп В белое, взметеленное диво. И не волосы на голове — Иней трогаю. А этот иней — Жития крутая коловерть, Что любого горюшка полынней.

Боярин Матвеев

Сам себя изводишь…

Старец Семион

Сам себе Склеп копаешь.

Аввакум

Замолчи, папежник. День — орлу, а ночь, она — сове, Соловью — возлюбленные песни. Аз всей кровью возлюбил свою, Русь мою всей собью ощущаю, За нее — родимую — стою, С Никоновой состязаюсь чадью, С преисподней тяжкий бой веду.

Боярин Матвеев

Государя, протопоп, печалишь.

Старец Семион

Омрачаешь светлую звезду Буйственными дерзкими речами.

Аввакум

Не таюсь. Реку. Аз обуян Словом, воздыхающим глубоко, Бо свидетельствует Иоан: Слово — бог. А что превыше бога?! Государь? Хвала ему и честь. Токмо возвещаю: есть В чистом поле травушка худая…

Боярин Матвеев

Не упорствуй. Приобщись. Смирись.

Аввакум

Не смирюсь с поганою травою.

Старец Семион

Отлетающий от древа лист Норовит отдаться своеволью. Своевольничаешь, Аввакум, В буйство превеликое впадаешь.

Аввакум

Ересь несусветную реку, Непотребь кричу о государе. Возвожу великую хулу Да на все-то царство-государство. Больно неразумен, больно глуп, Наважденью вражьему отдался… Не таюсь, признаюсь: не обвык, Виршами речей своих не крашу, — Возлюбил природный наш язык, К клюквенному припадаю квасу. Молоком березовым свою Услаждаю пасмурную душу, На земле отеческой стою И ее обета не нарушу, Языка ее не уроню, Вещего не уроню глагола.

Боярин Матвеев

Далеко не ускакать коню, Ежли конь твой негодью подкован.

Старец Семион

Пастырь не отыдет от овец, На коня строптивого не сядет.

Аввакум

От кощунственных твоих словес Загодя ускачет на осляти.

Боярин Матвеев

Дерзостные говоришь слова.

Старец Семион

Нечестивые глаголешь речи.

Аввакум

Тяжкие подъемлю жернова, Дабы неутешная вдова Распрямила сгорбленные плечи, Дабы Русь моя могла вздохнуть Всеми весями и городами, Дабы никакая нудь Нашей русской не коснулась Дарьи, Марфы не коснулась… И к моей, К Марковне моей, не прикоснулась. Тяжелее мельничных камней Ивушки плакучая понурость.

Старец Семион

Очи разума затемнены…

Боярин Матвеев

Бредит о смутьянщиках-поморах.

Старец Семион

Аще солнце супротив луны, Облик дня печалит велий морок… Велие затмение ума.

Аввакум

У кого? у вас аль у меня?

Старец Семион

Побрели, боярин, восвояси.

Уходят.

Аввакум

(Один.) Ждет зорей разбуженного дня Древорубом высмотренный ясень. Придет день — оскалится топор На зеленое лесное диво, И тогда-то сникнет протопоп, Усмирится буйная строптивость. Нет, не усмирится — устою, Упасусь от сатанинской свадьбы, Дондеж в душу не пущу свою Три перста, три Никоновых жабы.

СОБОРНЫЙ СУД

17 июня 1667 года «поставили» Аввакума перед прибывшими в Москву вселенскими патриархами — Макарием Антиохийским, Паисием Александрийским. «И наши все тут же, что лисы сидели, — вспоминает Аввакум. — Велико антихристово войско собралось! Мне, бедному, горько, а делать нечева стало. Побранил их, побранил, колько мог, и последнее слово рекл: лутше един творяй волю божию, нежели тьмы беззаконных!»

Паисий Лигарид

(Переводя говорящего по-гречески патриарха Макария.) Кирелеисон! — глаголет кир Макарий, Господи помилуй, — воздыхает кир. Киру ведомо, как ангелы махали, Полыхали светом голубиных крыл. Звали ангельские крылья в дальний полис, В полуночные российские края, Невеликую рассказывали повесть, Ничего не укрывая, не тая. И тогда подъятый устремился парус К берегам во грех впадающей земли…

Аввакум

(Про себя.) Сами, во грехах своих купаясь, Ядовитым курослепом зацвели.

Паисий Лигарид

(Продолжая переводить своего соотечественника.) Аквой Понта омывался кир Макарий, Освежался он и волжскою водой, Волжскими он дивовался берегами, Упивался полуночной красотой. Желтоводскую он посетил обитель, Благолепие великое узрел, Торжище необозримое увидел, Множество плывущих видел каравелл. А когда к Москве приблизился, умильно Прослезилась восходящая заря, Ради попранной любви и ради мира Навстречь вызвала светлейшего царя, И во все колокола она забила — Благочинная встревожилась Москва.

Аввакум

А поникшая рябинушка-рябина Кровью плакала у каждого моста, Возле каждого крылечка кровенела…

Паисий Лигарид

Патрис жаждет нерушимой тишины. Да услышет голубеющее небо, Как анафемствуют Авгия сыны, Как они из подворотни, из конюшни На Москву на всю, на полис весь смердят…

Аввакум

(Спокойно.) Головой тебя да прямо в папский нужник. (Распаляясь.) Что глаголешь, окаянный супостат?!

Паисий Лигарид

И не унимаются они. Заразу Дикой ереси повсюду разнесли, Потеряли, и не только веру — разум, Объявили явью дьявольские сны. Не с того ли занемог он, занедужил, Православья обескрыленного дух, Пал на обескрыленные души Сумасшедшего кликушества недуг. Кир Макарий зрил и кир Паисий видел, Как опальный бесновался протопоп…

Поп Лазарь

Аввакумушко, не дай себя в обиду.

Аввакум

Аз и впрямь в конюшне Авгия утоп. Дай мне руку, Лазарь, дай силу, дай мне… Господи, не дай мне потерять себя!

Паисий Лигарид

Обновленная великими трудами, Да воспрянет вся российская земля! Да очистится она от всякой скверны…

Аввакум

Очищаюсь я от конского дерьма, Приобщаюсь…

Паисий Лигарид

К непорочным, к правоверным.

Аввакум

Приобщаюсь к зову своего ума, К зову собственного сердца приобщаюсь, Ретивое-то зовет оно, зовет, Всею горечью своей и всей печалью Все-то тянет на поруганный народ, На людях бы все ему да на раздолье…

Голоса

— Ну а мы-то нелюди? — Не человеки мы?

Аввакум

Видеть хочется, как ивушка по-вдовьи От студеной закручинилась зимы. Разметелилась она, охолодила, Лето красное завьюжила зима, Отродясь не видывал такого дива, Эдакая и не снилась кутерьма! Наважденья эдакого не бывало.

Голоса

— Что кликушествуешь? — Что ты говоришь?

Аввакум

Жадной пастью ненасытного Ваала Сожран древа облетающего лист, Облетающее высосано древо, Всем нутром оно иззябло, извелось.

Голоса

— Дело говори!

Аввакум

А разве я не дело Про нахлынувший калякаю мороз! Истину глаголю. И не убоюся, И не устрашуся истинных речей. Распузыренное Никоново брюхо Лопнуло от сатанинских калачей, Смрадом растеклось. И от такого смрада Псы и те воротят чуткие носы. Пастырь… Патриарх… Он не Христово стадо — Самого себя на небо возносил. Государем возомнил себя, владыкой…

Голоса

— Бьет лежачего. — Лежачего не бьют!

Паисий Лигарид

Осужден, разоблачен, развенчан Никон.

Аввакум

Вас на окаянный вызываю суд! Вас сужу, всей вашей преисподне Приговор неотвратимый выношу. Не замедли, господи, сверши, исполни…

Голоса

— К буйству кличет! — Призывает к мятежу! — Выдворить мятежника! — Обезъязычить! — В цепи заковать! — Анафеме предать!

Аввакум

Верю, господи, не позабудешь, взыщешь, Попранная возликует благодать! Алчущую душу напоит живою, Дикой ересью не тронутой водой. Не свою — твою я выполняю волю, Господи, не дай поникнуть головою, Дай с антихристовой справиться ордой! Дай испепелить себя. А пепел, Обратится он в неустрашимый гнев… Что пришипились? Что не куете чепи? Аль железа нету? Наковальни нет? Токмо пакостным воняет мотылом…

Паисий Лигарид

Патрис жаждет нерушимой тишины, Кир Макарий говорит: такого дива Даже дьявольские не являли сны.

АНАФЕМА МАРАНАФА

Преданный Вселенским собором анафеме (анафема маранафа), Аввакум одиноко ждет своего рокового часа. Пригретая боярыней Морозовой, опечаленная Марковна горестно повествует о выпавших на ее долю и на долю ее мужа мытарствах.

Марковна

«Доколе муки, протопоп, сии?» — «До смерти, Марковна, до самой смерти», — Сказал и очи опустил свои — Скорбящие глаза мои заметил. «Измучил, Марковна, и не себя — тебя, Детишек неразумных обездолил». И тут-то он, как малое дитя, Уткнул себя в иззябшие ладони. И всей-то, всей спиною заходил, Всей собью, всей-то скорбью прослезился, Как будто он на весь-то свет один Средь неумолчного остался свиста. Вокруг-то и свистело и драло, Такая поносуха колотилась! Казалось: с протопопом заодно Весь белый свет, давным-то он давно Пал у царя небесного в немилость. А я-то что, я вроде в стороне, Души моей никто не замечает, — И тут-то он приблизился ко мне, И тут-то протопоп воспрял очами. «Поволоклись», — промолвил протопоп. «Добро, Петрович, побредем помалу», — Сказала я, и чрез сплошной сугроб К неведомому двинулись урману, К реке оледенелой и по ней Недели две аль, может, три скользили, И что ни день, печалились больней По гибнущей по нашей по России. Не чаяли добраться до ее Неугасимого живого света, — Впадало в ярость дикое зверье От только что проложенного следа. Скулило, голосило по ночам, Звездой падучей пасти обжигало… «За что, Петрович, — не могла смолчать, - Невыносимая такая кара?» — «Не говори-ко, Марковна, не говори, Любая кара на земле не внове…»

Боярыня Морозова

Дай, матушка, облобызать твои Святые, измозоленные ноги. (Припадает к ногам Марковны.)

Марковна

Прокопьевна, да что ты? Что с тобой?

Боярыня

(Подходя к раскрытому окошку.) Иван, корету выкатит! (Возвращаясь к Марковне.) В карете Прокатимся и не в Тобольск, Себя в московском покупаем ветре. (Выходя на улицу.) А ветер-то, а ветер-то какой! (Садясь в карету.) Гони, Иван, на горы Воробьевы! (Обращаясь к Марковне.) Подышим, матушка, Москвой-рекой, Речной водицей ноженьки обмоем.

Марковна

На Аввакума поглядим.

Боярыня

К нему, К нему и катимся, моя голуба, В его узилище, в его тюрьму Войду и упасу его от глума, От поруганья упасу.

Аввакум

На чепь Антихристовы слуги посадили. И на чепи дышу. Иду не на ущерб, — Доднесь в великой пребываю силе! Доднесь в себе не потерял себя, От непогоди не стемнели очи… Аз ведаю: чем студеней земля, Тем веселее муравеет озимь, Рябина полыхает веселей. А ведь она и вправду полыхает, Во мраке холодеющих ночей Червлеными ликует петухами, Неугасимую благовестит зарю, Да снидет свет небесной благодати! Что я глаголю? Что я говорю? Не образумятся лихие тати. Сам царь отдался в лапы сатаны, Антихристовы обратали слуги. Они все слышат, и они сильны, А мы-то немощны, а мы-то глухи. И убоялись немощи моей, В железо взяли, в узы заковали, Они владыки рек земных, морей Рябины полыхающей моей, Ее-то устрашились ликованья! Ее-то благовеста не смогли Перенести всеслышащие уши… Аз, яко божий промысел, свои Железные воспринимаю узы. И верую: ослобонит господь От тяжкого греховного недуга, — Изнемогающая в муках плоть Родит величье страждущего духа. Явит… Явил, не позабыл он, нет, Меня во тьме кромешной не оставил… Дай припаду, мой незакатный свет, К устам твоим греховными устами. (Припадает к крепко запертой двери, к ее железной скобе.) Как будто меду напился. Давно Такого не отведывал я меда. Совалась в щель мою, в мое окно Малаксой опечатанная морда. Смердящим духом стухшего смолья Рыгала пасть лихого супостата. Прасковьюшка, а как она, моя Ликующая красная палата? Егда войду в высокую, егда Поставлю на пол ноженьку босую? Наполненные яствами блюда, Егда и одесную и ошуюю? Немотствуешь, родимая? Немотствуй… (Прислушивается к едва слышным за крепко запертой дверью торопливым шагам.) Опять идут мучители, опять Сухую земь копытами долбят, Опять они, мучители, опять По плачущему топают помосту. Оборони, господь, и упаси, Не дай живой души обезъязычить, Понеже тщусь я и на небеси Поведать, что творится на Руси — Аз есмь ее глашатай и повытчик! Аз есмь ее ходатай. И ниже Сам царь меня не сдержит. И ниже Сам сатана не остановит. Нету, Не может быть поруганной душе Ни царского указу, ни запрету. (Слышит скрип тяжело открываемой двери.)

Боярыня

Живой ли протопоп?

Аввакум

Не протопоп — Расстрига я! Мятежник я! Отлучник! Аз, яко тать, весь во грехах утоп, Аз яко щур из тальниковой лужни.

Боярыня

Гы, яко агнец, непорочен, чист.

Аввакум

Прасковьюшка, не велено глаголить…

Боярыня

Очнись-ка, Аввакумушка, очнись, Со мною нету никакой Прасковьи, Со мною Марковна.

Марковна

Была она, была И во Сибири, бедная, казалась.

Аввакум

А рядом будто в воздухе плыла, Березовая трепетала заросль.

ПОСЛЕДНЯЯ ПРИСТАНЬ

Покровительство влиятельных лиц (боярыни Морозовой, княгини Урусовой, самой царицы) спасло Аввакума от немедленной казни. Вместе со своими ближайшими сподвижниками (попом Лазарем, дьяконом Федором, старцем Епифанием) он был сослан в Пустозерск, где и обрел свою последнюю пристань.

Аввакум

Обнажаюсь и душой своей и телом, Выворачиваю все свое нутро, Перед непорочной выкладаю девой Сокровенное потайное добро. А добра-то кот наплакал. А добра-то Токмо нагота одна да босота. Красная — не мне — дарована палата, Поднебесная — не мне — сияет высота. Копошусь в глубоко выдолбленной яме, Света вольного не ведаю, не зрю, Токмо слышу — не во сне — как будто въяве Ощущаю восходящую зорю. И рябину ощущаю. И рябину Всею собью слышу, внутренностью всей. Почеши-ко, Федор, поскреби мне спину, Побольнее налегай, повеселей… Хватит, миленькой. Благодаренье богу Возвещаю я за все твои труды. И реку тебе: доходят понемногу Наши вздохи до холопьей колготы, До сермяжного они доходят люда… А воды-то сколько наслезилось, набралось! На дворе-то — чудится — не больно люто, Мнится: стихший пригорюнился мороз. Так ли я глаголю, Епифаний? Так ли, Лазарь — отзовись! — я так ли говорю? Чую дух паленой, осмоленной пакли, Слышу чадно дышащую головню. И не слышу, уст твоих не слышу, Лазарь, Всю-то Русь обезглаголил сатана, Светлый — у родимой — помутился разум, Безъязыкая, немотствует она. Вся-то Русь немотствует. Аз самовидец Мук твоих, обезъязыченная Русь. Слуги дьявола! Понеж аз есмь — молитесь, Придет день — грозой великой разражусь. Бездной громыхающей пожру вас. Чую, Как вошли в меня и небо и земля, И вся тварь вошла. Неслыханному чуду Подколодная дивуется змея, Вся-то тварь, дивуется она, понеже Аз реку: — Немотствующий, говори! Обличай сидящую на тронах нечисть, Рци, егда земные кобствуют цари! Рци всей грязи этой, рци всей этой коби, — Устрашится дел своих вся эта кобь. Братья по кресту! Родимые по крови! Возговорит с уст стекающая кровь! Все-то реки возглаголят. И тогда-то Просияет восходящая зоря, Возликует красная моя палата, Дивного она познает соловья, Сладким гласом возвестит о благодати — Небывалые раскроются цветы. Хватит, родненькие! Говорю вам: хватит, Не печальтесь скорбью сгорбленной ветлы. Так ли я глаголю, Епифаний? Так ли, Лазарь — отзовись! — я так ли говорю? Чую дух паленой, осмоленной пакли, Слышу чадно дышащую головню.