Красная перчатка
Шрифт:
— А што отец?
— Разводит руками — мол, ищите его, люди добрые, сам не знаю, куда подевался. Сбежал, грит, подлец. Ну, охочих искать тебя задарма среди новгородского люда не нашлось, да никто и не знает, где ты схоронился, вот немцы и решили сами заняться поисками, да не просто так, а с подходцем.
— Но ты тут при чем?
— Я же говорю — бес попутал! Тому, кто укажет, где ты прячешься, купцы ганзейские пообещали отсыпать полпуда золота. Вот я и соблазнился… А, што теперь говорить! — Вышеня поднялся на ноги, подошел к мачте, опять опустился на колени и положил голову на стоявшую там бочку. — Руби мне голову, боярин! Виновен я перед тобой, сильно виновен. Руби! А отходную молитву я ужо прочитал… в лодке.
Вышеню переполняли разноречивые чувства; юноша и впрямь собирался убить предателя, но, с другой стороны, Истома был преданным слугой и помощником отца, а к нему он вообще относился как к младшему брату. Что ни говори, а Истому и впрямь бес попутал…
Проблему разрешил мудрый мессир Реджинальд; он отрицательно покачал головой:
— Вина твоя, холоп, безмерна, — сказал сурово командор. — Ладно бы этот юноша, но ты подверг большой опасности нас и наши семьи. Теперь все будут знать, кто мы и где нашли укрытие. Прощения тебе нет! Но об этом после… Заковать его в кандалы! — Истому увели в трюм. — Ложимся на обратный курс! — скомандовал кормчему мессир Реджинальд.
Вышеня стоял у борта и упорно глядел на воду — темную, словно каленая сталь. Он все никак не мог собраться с мыслями. Истома — предатель! Это могло присниться только в страшном сне.
Ветер стал еще сильнее, и корабль пошел галсами, тем самым значительно удлиняя себе путь к причалу. Близился шторм и все, кто находился на борту «Святого Бернара» хотели как можно быстрее оказаться в своей обители, но погода мало способствовала этому желанию…
Разбирательство с напавшими на погост отложили на сутки. Все это время в кирхе служили заупокойные службы, а небольшая команда копала могилы. Погибли два храмовника и шесть сержантов. Тела мертвых немцев и корел погрузили в лодки, отвезли подальше от острова и сбросили в воду в том месте, где была наибольшая глубина.
Госпиталь, в который превратилась ризница, полнился ранеными; их насчитывалось девять человек, не считая тех, у кого имелись легкие ранения; бывалые воины небрежно именовали их царапинами. Мессир Реджинальд, вне себя от ярости, тщательно скрывал свое состояние, когда узнал о потерях, лишь его лицо, обычно светлое, с белой кожей, неподдающейся никакому загару, потемнело, словно обуглилось.
Молодой боярин боялся показаться на глаза жителям погоста. Ведь это из-за него случился такой разор. Он сидел в своей комнате, надувшись, как сыч, и едва не плакал, что совсем уж негоже для мужчины. Утешать его никто даже не пытался — слишком большое горе пришло в обитель беглых храмовников, и они истово молились, облачившись в одежду рыцарей Ордена Храма.
Не участвовал Вышеня и в торжественной похоронной процессии, лишь подсматривал издали — он все-таки решился покинуть свое добровольное узилище ради траурной церемонии. Рыцари Ордена и сержанты, в полном боевом облачении, шли строем, а впереди них, на плечах самых знатных седовласых воинов, плыли гробы, укрытые плащами. Когда над могилами выросли холмики, храмовники трижды прокричали свой боевой клич «Босеан!» и возвратились в обитель, где их уже ждала поминальная трапеза.
Когда все ушли, Вышеня направился к могилам с охапкой последних осенних цветов. Разложив цветы по могильным холмикам, он сел на камень и задумался. Как теперь быть? В Новгороде появляться точно нельзя; похоже, и отец теперь ему не помощник. Судя по всему, среди новгородских бояр начались распри в связи с выборами нового посадника, а отец — первая кандидатура на эту должность. Значит, его попытаются любым способом «утопить». А тут такой случай подвернулся — ганзейцы затеяли смуту из-за Вышени…
Погрузившись в невеселые думы, юноша не услышал, как к нему подошел мсье Адемар. Вышеня дернулся, хотел вскочить, но учитель положил руку ему на плечо и сказал:
— Сиди. Я тоже сяду… — Он устроился рядом.
— Как вы меня нашли?
— Чего проще… — Адемар мрачно улыбнулся. — В келье тебя нет, сбежать с острова невозможно, значит, ты в лесу, а конкретно — на кладбище. Ты не мог не отдать последние почести погибшим.
— Да, не мог… Моя вина…
— О чем ты?
— На погост напали из-за меня!
— Это верно. Ну и что?
— Как это — что?! Погибли братья, притом от рук отребья. Ганзейцы шли за мной. Значит, я виноват в смерти рыцарей и сержантов.
— Эх, молодо-зелено… — Мсье Адемар тяжело вздохнул. — Жизнь каждого из нас в руках Господа нашего, боярин. Все, что с нами происходит, — происходит во искупление грехов рыцарей Храма. А их много накопилось, ох, как много… Но не об этом речь. Тебя волнует другое — как дальше жить. Верно?
— Вы угадали…
— Думаю, что оставаться на острове тебе нельзя.
— Конечно, нельзя! Теперь меня все возненавидят!
— Глупости! Совсем наоборот — мессир Реджинальд отметил твои заслуги как спасителя обители. Не подними ты тревогу, на этом кладбище покоились бы десятки наших братьев. Мало того, ты дрался наравне со всеми, не щадя живота своего. Какие могут быть к тебе претензии? Все это называется, мой мальчик, одним словом — Судьба. От нее не убежишь. Мы не могли не приютить сына нашего благодетеля. Не будь твоего отца, который помог нам на первых порах, предоставив свою защиту и кров, мы уже давно пребывали бы на небесах.
— И все равно я виноват перед вами! Знать бы, что так все обернется…
— Вот именно — знать бы… В общем, я пришел не утешать тебя, а позвать в обитель. Так приказал мессир Реджинальд.
— Меня будут… судить?
— Нет. Судить будут пленных немцев. А также Истому. Пойдем…
Вышеня поднялся и поплелся вслед за мсье Адемаром, едва переставляя ноги — будто вмиг стал столетним старцем. «Лучше бы меня убили!» — в отчаянии думал он, входя в ворота.
На площадь уже привели немцев, и те в ужасе смотрели на жителей погоста. Храмовники так и не сняли свои одежды, и только теперь кнехты ганзейцев осознали, к кому попали в руки. О жестокости рыцарей Храма ходили легенды, а после того как Орден разогнали, осудили за деяния, а затем сожгли на кострах многих братьев, в том числе и главного магистра Жака де Моле, пошли слухи, что тамплиеры продали свои души дьяволу.
В центре площади сидел мессир Реджинальд — в массивном кресле с высокой резной спинкой, по бокам — мессиры Гильерм и Ульфар. Остальные храмовники застыли в мрачном молчании, стоя слитной стеной позади этих судей. Немцев поставили возле «позорного столба», вкопанного в землю накануне суда.
— Вы обещали сохранить нам жизнь… — опять робко напомнил предводитель кнехтов.
— Имя! — глухой голос мессира Реджинальда показался немцам загробным.
— Чье? — спросил немец.
— Твое!