Красная роза печали

Александрова Наталья Николаевна

Разумеется, Надежда оказалась права, и уже во вторник на столе перед Сергеем лежало дело потерпевшей Кукушкиной Евдокии Никифоровны, уроженки деревни Чикино Калининской области, русской, пятидесяти двух лет от роду, убитой неизвестным в подъезде дома номер пятнадцать по улице Карабасова приблизительно от шести тридцати до семи тридцати утра двадцать восьмого октября 1998 года. Орудие убийства — немецкий кухонный нож лазерной заточки из злополучного набора. На убитой также темно-красная живая роза (на рынке пятьдесят рублей штука) и записка, где нацарапано черным фломастером: «С днем рождения!» Еще в папке находилось заключение экспертов о том, что фломастер на всех трех записках один и тот же, а ножи — разного размера, то есть, похоже, убийца имел стандартный набор ножей и использовал их по мере надобности, причем начал с самого узкого.

Сергей просмотрел протоколы допроса

свидетелей. Сосед с первого этажа работает водителем троллейбуса. Развозка собирает их в полшестого утра. Было холодно, сосед ждал в парадной, видел дворничиху живую и невредимую и даже разговаривал с ней о погоде. И вся лестница слышала, как Евдокия в полшестого начала мыть пол. Потом около часа никто не выходил, а потом в полседьмого пошла эта тетка с собакой… — как его? Хеопс? Нет, Рамзес, — и наткнулась на Евдокию. Народу утром не бывает, подъезд у них не закрывается, ни кода, ни домофона нету, мог войти кто угодно, пырнуть ножом, и готово. Эксперты говорят, что ничего он с жертвами не делает, аккуратненько так ножичком — раз, и все. Крови кругом нет, очень профессионально действует, с первого раза — прямо в сердце. Твердая, значит, рука у убийцы. Да, тут еще копать и копать. И хоть он, Сергей, теперь работает не один, а в составе бригады, все равно времени не хватает.

Сергей поднялся и поехал на встречу с участковым.

Участковый Павел Савельич работает на своем месте давно, Сергея знал еще мальчишкой, а с матерью его знаком через школу — воспитывал малолетних хулиганов. Встретил он Сергея приветливо, на все вопросы отвечал с готовностью, но по поводу убийства дворничихи Евдокии находился в полном недоумении.

— Ну, не представляю, кому ее убивать понадобилось? Взять с нее нечего, ты ее видел, ограбить — ведро, что ли, половое кому-то потребовалось?

— А месть? Мог ее кто-то из мести пришить? Давай, Пал Савельич, колись.

— Ну слушай. Жила Евдокия вместе с сыном в однокомнатной квартире. Площадь ведомственная, ей как дворнику полагается. Сын у нее парень молодой, тридцати еще нету, но пьяница беспробудный, неделями не просыхает и, естественно, нигде не работает.

— А с чего ж его так разбирает?

— А тут, видишь, дело какое вышло. Был у Лешки этого, Евдокиина сына, дружок, Виталька Боченков. Вместе школу кончали, вместе в армию ушли, вернулись одновременно. Виталька сантехником в нашем жэке устроился и почти сразу женился. Лешка у него свидетелем на свадьбе был.

Живут молодые, ребеночек родился, а Виталька пить стал. И не то чтобы так сильно, но каждый день, работа такая, сам понимаешь. Жена туда-сюда, а у нас в соседнем квартале как раз тогда объявился целитель, белый маг, по фотографии от всего лечил и брал недорого. Вот соседки и уговорили Виталькину жену к нему обратиться, а та, дура, Виталькиной отдельной карточки не нашла, а принесла ему фото, где они с Лешкой вместе на свадьбе. Тот фотографию взял, деньги тоже, велел ждать.

Проходит некоторое время — Лешка-то как запьет! И с тех пор каждый день тепленький. Ходила Евдокия к тому магу скандалить, он и говорит, ничего, мол, не могу поделать, обратный эффект, двойная петля астральная не так повернулась. Такой случай, говорит, один на тысячу бывает. Жалуйтесь, говорит, в астрал, а больше вам никто не поможет.

— В общем, лапши им на уши навешал. А тот-то, Виталька, пить бросил, подействовало на него?

— Пить-то он бросил, да только жена от него все равно ушла. Он, понимаешь, после исцеления этого слабоват стал по мужской части, то есть не то чтобы слабоват, а прямо совсем никакой. Жена и ушла к его напарнику. Тот пьет, конечно, но с этим делом зато все в порядке.

— Вот это да! Но морду-то хоть набили они целителю этому?

— Набили, а как же, и не один раз, думаешь, откуда я все подробности так хорошо знаю? Разбирался неоднократно с ним.

— А откуда же Лешка этот деньги берет, чтобы каждый день в стельку напиваться?

— Вот тут никакого секрета нет. Деньги он берет у Евдокии. Она их, конечно, прячет, а он все равно находит, способности у него такие открылись. Уж она куда только не запихнет деньги эти, а приходит — опять Лешка нашел и пропил. Поэтому у них и скандалы ежедневные. И я тебе вот что скажу: Лешка хоть и пьяница, но парень тихий, дружков к себе не водил и убивать Евдокию у него никаких причин нет. Теперь ему и пить не на что, и из квартиры выселят, да и вообще, мать же она ему все-таки!

— Э, брось, Пал Савельич, каких только подонков на свете не водится, мы-то знаем.

— Это точно, а только про Лешку я не верю. Ну, слушай дальше. По работе дворник он и есть дворник, кто на его место польстится? А в подъезде, где Евдокия жила, у нее со всеми жильцами конфликты были. Берем сверху. На девятом этаже Василий Степаныч на гармони играет. Как они ругались, это не передать.

Так он ее материл, что заслушаешься, но чтоб ножом пырнуть — да на кой она ему нужна? Дальше, Маргарита Ивановна, врачиха эта, что ее нашла. Евдокия на них с мужем наезжала из-за собаки, потом угрожала донести, что Маргарита дома зубы лечит. Так про это все знают, зачем Евдокию-то убивать? И алиби у нее, у Маргариты, подруга ночевала, вместе они не спали, друг у друга на глазах находились. Дальше, на первом этаже на площадке Сидоренки в трехкомнатной, потом Евдокия, а с другой стороны тетя Шура Зверева и коммуналка большая ведомственная, там народ все время меняется, и Евдокия не успевает с ними отношения испортить. С Сидоренками Евдокия вроде не скандалила, это где хозяин на троллейбусе работает, он Евдокию последним живой видел, а с тетей Шурой Зверевой все время схватки. Эта Шура в молодости на корабле буфетчицей плавала, потом в химчистке работала, а теперь на рынке колготками торгует. Дочка у нее где-то взрослая, а Шура одна живет и погулять всегда любила, и сейчас любит, хоть и возраст у нее уже солидный. Ну, шум у нее, музыка вечно до полуночи орет, дверью хлопают, окурки бросают, — в общем, Евдокии эти гулянки как нож острый. И даже не в окурках, я тебе скажу, тут дело, а просто не могла она видеть, как люди жизни радуются, норовила настроение испортить. Меня вызывали, я Шуре предупреждение делал, а кто теперь участкового боится? Да и баба-то эта, Шура, неплохая, беззлобная, ну, повеселиться любит, так за что же на нее наезжать-то? В общем, взял я с Шуры слово, что после двенадцати никаких хождений и никакой музыки. Гости у тебя, говорю, пускай хоть до утра сидят, ты женщина самостоятельная, квартира отдельная, но чтобы все тихо! Разговор этот у нас с Шурой с год назад состоялся, а прошлой зимой случай произошел. Был у Шуры день рождения или еще какой праздник. Засиделись допоздна, как обычно, но после двенадцати музыку выключили. Поутихли, потом расходиться начали. А один мужик решил у Шуры остаться. Только Шура его попросила, чтобы он последних гостей проводил, помог им машину поймать. На улице мороз, налегке не пойдешь. Мужик этот куда-то свою куртку задевал, а Шура ему и говорит, что надевай, мол, мое пальто, кто тебя в полвторого ночи увидит. Тот и надел. Проводил приятелей, вернулся назад, парадную-то вспомнил, а квартиру перепутал. К Шуре от лестницы направо. А он налево пошел к Сидоренкам. А у Сидоренок хозяин, Николай Михалыч, в ту неделю в вечернюю смену работал. Там пока в парк, пока с диспетчером то да се, развозка его только к двум часам до дому доставляет. А Вера, жена его, ждет, спать не ложится, чтобы он не гремел, не звонил, потому что внучка маленькая болела у них тогда.

А того-то, Шуриного хахаля, в последний момент сомнение взяло, та ли квартира, он звонить не стал, а постучал тихонько. Вера к двери подходит и спрашивает: «Коля, ты?» А тот-то тоже Колей оказался, он и отвечает, «Я». И представь себе: открывает Вера дверь, а на пороге вместо мужа стоит мужик с усами и в дамском пальто с чернобуркой такой пышной! Тут наша Вера Антоновна так завопила, что не только внучка, а все соседи до девятого этажа проснулись. Сын ее выскочил, мужику этому, не разобравшись, сразу в глаз засветил, а тетя Шура вышла, как давай хохотать, прямо до икоты. В общем, когда соседи все поняли, то тоже посмеялись и разошлись: дело в субботу случилось, завтра на работу не идти, ну, ошибся человек дверью по пьяному делу — с кем не бывает? Только Евдокии неймется, орет на Шуру. Я, говорит, жаловаться буду, и не участковому, он у тебя купленный, — это она про меня, значит, — а прямо на прием к начальнику отделения пойду, чтобы тебя на 101-й километр выселили. Ты, говорит, пьяница и тунеядка, живешь на нетрудовые доходы. Тут и Шура не выдержала, это я, говорит, тунеядка, да ты посиди десять часов на морозе, а потом говори. А насчет пьянства, то кто, интересно, твоего Лешку вчера на улице поднял и домой на себе притащил. Это верно, Шура часто его подбирает по доброте душевной. В общем, срам сказать: подрались они прямо на лестнице. Соседи разняли, а утром обе ко мне жаловаться прибежали. Я в глубине души Шуре сочувствую, но формально составил протокол, оштрафовал обеих и пригрозил, что, если еще раз подобное произойдет, оформлю на пятнадцать суток. Испугалась Шура, поскучнела, больше никаких гулянок, а Евдокия ходит гоголем, совсем ее загрызла, добилась своего.

Вот, Сережа, рассказал я тебе много баек, а все равно, я считаю, ерунда все это, не повод для убийства. Мало ли соседок ругаются, друг другу в волосы вцепляются, но до убийства чтобы дойти — это, я тебе скажу… Уж ты мне поверь, я участковым двадцать лет без малого работаю, людей знаю.

— Да, Пал Савельич, дохлое это дело — убийцу Евдокии искать. Ты знаешь, это уже третье такое дело, у нас считают, что маньяк тут орудует.

— Ну, Сергей, тогда я тебе не помощник, про маньяков ничего не знаю.