Красная Валькирия
Шрифт:
– Ах, Коля, Коля, - сквозь на сей раз вполне искренние слезы пролепетала барышня, - почему ты не хочешь мне верить?
Она закрыла платочком заплаканное личико и, шурша туго накрахмаленным платьем, пошла к двери. Тут в ней снова проглянуло прежнее, ядовитое естество, она со змеиной грацией повернулась, метнула на него исполненный презрения взгляд и бросила по-французски: "Miserable!". Резко, театрально хлопнула дверью...
Он наконец остался наедине со своими невеселыми мыслями. Значит, Лери обижена. Разумеется, теперь, скорее всего, не придет. Обижаться она умеет! Даже если не придет, он все равно найдет ее сам. Но что тогда? Какие найти для нее слова или дела? Лучше всего помогут стихи. Лери не сможет устоять только перед голосом поэзии. Гумилев положил на колени планшетку, достал из прикроватного шкафчика одно из писем Лери и, прямо по обратной стороне письма быстро и вдохновенно забегал его карандаш. Эти строки должны были стать ему защитой и оправданием:
"Ты розу алую срывала И наклонялась к розе той, А небо над тобой сияло Твоей залито красотой...".Поселок Окуловка Новгородской губернии, февраль 1917 года
Николай Степанович и Лариса тихо шли по аллеям старого парка в имении поэта Сергея Ауслендера - давнего друга Гафиза. Когда-то, в таком далеком теперь 1910 году, Сережа Ауслендер был шафером на венчании Гумилева с Анной Горенко, состоявшемся неподалеку от Киева, в церкви Никольской слободки. В том же 1910 году Николай Степанович гостил в усадьбе Ауслендера Парахино, расположенной в окрестностях Окуловки. Теперь они с Лери выбрали для объяснения и встречи не лазарет в Кречевицких казармах, а парк сережиной усадьбы. Странное совпадение или, лучше сказать, зловещая гримаса судьбы: когда-то Ауслендер был свидетелем исполнения его давней мечты - венчания с "черноморской русалкой", теперь аллеям сережиной усадьбы суждено увидеть, как вдребезги разобьется другая мечта Гафиза - надежда на союз с Лери Рейснер.
Старая усадьба, деревья в серо-стальной пелене дождя и снега: как все это напоминало Гумилеву родное имение Слепнево Тверской губернии, которое он так хотел показать Лери! И вот теперь они шли по аллеям парка вдвоем, но, кажется, в последний раз. Гумилев тщетно пытался прочесть в серо-стальных глазах Лери хотя бы понимание. Кроме холодного жесткого блеска оскорбленного достоинства, жаждущего удовлетворения, там не было ничего. Значит, она сейчас Лера, а не Лаик... Как жаль...
Лариса наконец-то решила навестить своего, вернее, теперь уже чужого Гафиза. Стоял серый и унылый зимний день, и в воздухе словно повисло тяжелое и томительное ожидание. Лариса понимала, что объяснения напрасны, но ее вела за собой властная и роковая сила гордыни. Сине-золотой цвет ее души, которым так восхищался Гафиз, превратился в стальной. "Я сейчас, как раненый зверь...
– обреченно подумала она.
– Как раненый зверь...".
– Как ты мог?
– спросила Лери.
– Я так ждала тебя, так верила тебе... Чем прельстила тебя эта глупая овечка?
– Она совсем не овечка и отнюдь не глупая... Впрочем, какое это имеет значение?
– устало спросил Гафиз.
– Моя единственная Леричка - это ты... И Лера-Лаик из "Гондлы" - это тоже ты... Не заставляй меня оправдываться, Лери. Я все равно не умею. Не заставляй ворошить прошлое. Оно, как мертвые листья, надежно спрятано под снегом. Есть настоящее - и выбор, о котором я говорил тебе. Ты уедешь со мной?
– Снег растает, Гафиз, и обязательно обнажатся гнилые мертвые листья, - сухо возразила Лери.
– Твоя неверность, твои измены - все это вернется еще много раз. А я не смогу это принять и понять...
– Но ведь и ты изменила мне, Лери, - примиряюще улыбнулся Гафиз.
– Мы квиты.
– Откуда ты знаешь?!
– вспыхнула Лариса.
– Кто тебе рассказал?!
– Все та же госпожа Энгельгардт, которую ты так презираешь и, судя по всему, в грош не ставишь... Зря, она опасна! Она видела тебя в нашей гостинице на Гороховой. С каким-то мичманом Ильиным, или Филиным, или как его там? Впрочем, мне нет до этого дела. Я понимаю, ты хотела отомстить. Но теперь мы квиты и можем забыть - и о госпоже Энгельгардт, и об этом... Филине. Я не стану спрашивать у тебя отчета.
– Значит, это ты должен прощать меня? Выходит - так?!
– нервно рассмеялась Лариса.
– Оказывается, это я перед тобой виновата?!
– Никто ни в чем не виноват, Лери. Забыто - значит прощено. Прости и забудь.
– Я не могу, - обреченно сказала она.
– Быть может, моя любовь слишком уязвима. Как только подумаю, что ты говорил одни и те же слова и мне, и ей, и водил в гостиницу на Гороховой и ее, и меня... Как только подумаю - не хочу тебя видеть.
– "Она любит тебя слишком наивной и потому уязвимой любовью...", - обращаясь к самому себе, грустно сказал прапорщик.
– Прав был пан Твардовский...
– О чем ты?
– переспросила Лери.
– Один очень старый поляк, а может, совсем не старый, просто зажившийся на этом свете, предсказал мне и твою обиду, и эти слова...
– объяснил Гафиз.
– Я не знаю, как оправдаться перед тобой, Лери. Там, на фронте, мне казалось, что не в чем оправдываться.
Твоя любовь не успела окрепнуть - поэтому первое же испытание оказалось для нее роковым. Но подумай, Лери: ты можешь выбрать обиду и остаться с этим мичманом и своей революцией, или выбрать любовь и уехать со мной в огромный и, Бог даст, добрый мир. Там все изменится. Помнишь, я писал тебе, что ты - новая Елена Троянская, и я хочу тебя увезти. На Мадагаскаре, или в Абиссинии, или в Марселе, в чудесном саду, среди цветущих деревьев, мы будем счастливы... Но если мы останемся в России, чтобы разделить ее агонию, тогда...
– Что тогда?
– жестко посмотрела на него Лери.
– Тогда ты забудешь о социальной революции и говорунах из отцовской гостиной. Они раздувают страшный огонь, словно колдуны, творящие такое роковое проклятие, которое не пощадит ни их врагов, ни их самих!..
– Отказаться, как ты изволил выразиться, от друзей-революционеров?
– раздраженно спросила Лери.
– Бросить все самые светлые мечты и надежды? Ради чего? Ради твоего донжуанства? Если бы я верила в твою любовь, то смогла бы уехать с тобой. Или даже остаться в России и пойти за тобой... Пускай в другой лагерь! Но я тебе больше не верю.
– Из-за чего, Лери? Из-за нестоящего коротенького романчика?
– горькому изумлению Гафиза не было предела. Значит, правда, что "женщине с мужчиной никогда друг друга не понять...". Неужели обида Лери так сильна? Коварная и мстительная девчонка с ангельским личиком спутала ему все карты! Зачем только злой рок свел Анну Энгельгардт с его Лери?! Неужели он обречен злым роком на женщин с именем Анна? Похоже, эту петроградские приятели-остроумцы гордо назовут "Анна Вторая".
– Поверь мне снова, Лери, - мягко и терпеливо, насколькоэто было возможно, начал он.
– Я написал для тебя стихотворение, прочти...
– Николай Степанович вложил в ручку Ларисы сложенный треугольником листок бумаги.
– Пусть это будет еще одно письмо с фронта. Ты ведь так любила читать мои письма. Ответь мне письмом, если не захочешь больше прийти. Я пойму. Но помни: у нас с тобой два пути. Или вместе к жизни, или порознь к смерти.