Красная волчица
Шрифт:
— Про слезы вспомнила, бабушка. А когда голодные охотники ползали в ногах твоего мужа, со слезами просили горсти муки для ребятишек, это забыла? Иль не помнишь, как эвенки за бутылку спирта продавали душу, а потом умирали голодной смертью?
— Антихрист. Чтоб тебе провалиться, — выкрикивала Прасковья Спиридоновна.
Степан увел в сельсовет арестованных. Василий, холодея, смотрел на старуху, которая сыпала проклятья. Он привязал оленей и пошел за Степаном, но Прасковья Спиридоновна преградила ему дорогу.
— И ты, выродок, с ними, — кричала она. — Чтоб под тобой земля провалилась, чтоб тебя медведи на куски разорвали!
К Василию бросилась Мария Семеновна, прижалась к его груди, точно хотела защитить сына от страшных слов.
— Прасковья, в уме ли ты, очнись, — проговорила Мария Семеновна. — Что ты мелешь?
— Нечистая сила! Варнак!
Старуха плюнула в лицо Василию. Он вытер плевок рукавом, и рука скользнула на середину черня пальмы. Дед Корней схватил его за руку:
— Что ты задумал? Не след охотнику с бабами связываться.
На крыльцо вышел Степан. Широко расставил ноги, закурил. Бабы выжидательно смотрели на него.
— Пошумели, бабы, и хватит, — спокойно проговорил Степан. — И ты, бабка Прасковья, издевательства тут не чини. Отправляйся домой на печку и дави там клопов. А мы, мужики, и без тебя промеж собой разберемся. Найдем правого и виноватого. Так вот, товарищи, контра протянула руки, и к нам в тайгу. Уж больно ей не нравится наша Советская власть, власть рабочих и крестьян. Всякая шваль старается нам палки в колеса поставить. Посмотрите, что натворил Кердоля. Споил всех эвенков и забрал у них соболей. Без куска хлеба людей оставил.
Прасковья Спиридоновна присмирела.
— Вы посмотрите на Василия, — продолжал Степан. — Так этот гад ползучий, Кердоля, чуть не застрелил парня. Да обмишурился немного. Как вам это нравится?
Женщины зашумели. Мария Семеновна всхлипнула, прижалась к Василию.
— Грабить эвенков и стрелять в Василия помогал Кердоле Трофим Пименович. Своих соболей ему сплавил и тех, что крадучись от Советской власти брал у охотников за долги. Я на собрании говорил, кто хоть одного соболя укроет, тот враг Советской власти. Трофим Пименович продал Кердоле сорок пять соболей. А Кердоля через купцов этих соболей в Маньчжурию перепродаст. Это ли не разбой на большой дороге? И мы будем судить их обоих как контру.
Бабы содрогнулись. Выстрелом для них звучало это незнакомое слово — контра. Оно представлялось каким-то чудовищем.
— Вы плачете о своих родственниках. А у Советской власти один родственник — тот, кто ей помогает строить новую жизнь. А кто встанет поперек дороги — раздавим.
И вы, бабы, не хнычьте. В нас стрелять они не жалеют патронов, но и у нас пусть жалости не просят. А теперь идите по домам и хорошенько подумайте, придут мужики — и им скажите, до чего додумались.
Женщины подхватили под руки Прасковью Спиридоновну и повели домой. Степан вошел в сельсовет, за ним последовали Василий, дед Корней и Поморов. Василий поставил пальму, дрожащими руками завернул самокрутку и глубоко затянулся. Лицо его все еще было бледным, между бровей легли две складки — первые зарубки суровой таежной жизни.
— Ничего, Васюха, злей будешь, — проговорил Степан. — Если бы не наша сила, то эти бабы когтями бы нас в клочья изорвали. С контрой дело иметь — не в бирюльки играть. А тебе коммунизм строить, для этого, паря, надо сердце иметь крепкое.
— Бабы ведь. Видеть слез не могу.
— А твоя мать — не баба? Сейчас бы ревела над твоим трупом. Такую жалость ты выкинь из души.
Степан посмотрел на деда Корнея с Поморовым.
— Ну, как у вас дела здесь?
— Ничего, — ответил Поморов. — Учим детей, учим женщин. Промыслом занимаемся помаленьку.
— Вот и добро,
— Все-таки изловили Кердолю, — радовался дед Корней.
— Поймали.
— Что нам делать? — спросил Поморов.
Степан встал, прошелся.
— Тебе, Михаил Викторович, надо хорошо разъяснить про контру бабам и особо ребятам. Нам из них революционеров делать, им тоже драться придется.
— Я это сделаю. А с арестованными что делать будем? Их надо допросить, а потом охранять, не вдвоем же с Василием будете все делать.
— В это дело мы тебя не примаем. За деда Трофима нам кое-кто не простит. В любое время в спину пуля может прилететь. А вся деревня — его родня. Сорвут зло на тебе. Меня Дмитрий заменит, да и Сема с Василием не оставят в беде. А тебя кто заменит? Кто ребятишек учить будет? У нас каждый грамотный человек на счету.
— Выходит, я буду со стороны смотреть, как товарищи с контрой борются?
— Выучить ребят грамоте, тебе этого мало? Нужен будешь, позовем.
Через три дня появились Дмитрий, Кучум, а с ними пастух Урукчи Наро, низенький, уже седой эвенк. Все трое сразу же зашли в сельсовет.
— Ушел Урукча, — прямо с порога сообщил Дмитрий. — Кто-то предупредил его. Оленей заранее угнал в тундру.
— Далеко не уйдет. В тундре тоже Советы есть. А Наро что же остался? Здорово, Наро.
— Здравствуй, бойё, — ответил Наро. — Пошто, Степан, меня обижаешь? Зачем я с Урукчой пойду?
— Другие же пастухи ушли.
— Хэ, ушли. Кого силой угнали, кого обманули. Я знаю, придут к нам пастухи.
— Без оленей-то что делать будем? — проговорил Степан.
— Пошто без оленей? Оленей я сюда пригнал, поближе к деревне. Много оленей — пять раз по сто.
— Наро, да ты же молодец.
— Что теперь делать будем? — спросил Наро. — Куда оленей деваем?
— Вот что, — Степан взял лист бумаги, быстро написал несколько строчек, расписался и поставил печать. — Этих оленей у Урукчи конфисковала Советская власть. Теперь они принадлежат нам, народу. Назначаю к пастухам комиссаром Кучума. Вот бумага с печатью. Теперь ты, Кучум, — уполномоченный Советской власти, береги оленей пуще глаза. Если Урукча задумает отнять, применяй оружие. Отдадите оленей — судить будем. Понял?
— Понял, — кивнул Кучум.
— Через полтора месяца с пастухами приходите в село. Оленей поближе пригоните. Будем избирать новый родовой Совет. Советский. Там и решим, что с оленями делать.
За плечами Василия котомка, лямки режут плечи. Лыжи глубоко прорезают снег. Разогрелся Василий, расстегнул парку. Вокруг тайга. На ветках толстым слоем лежит снег. Закухтило[28] лес. Небо высинело морозом. Малыш бредет позади по лыжне. Учует белку, бросится в сторону, а потом опять трусит лыжней.