Красная волчица
Шрифт:
— Что толковать-то. — Дед Корней опрокинул стакан, от удовольствия крякнул. — Хороша.
Татьяна Даниловна наполнила стакан и поднесла Захару Даниловичу.
— Тебя, братец, с хорошим промыслом.
— Спасибо.
Татьяна Даниловна обнесла всех бражкой и ушла. А вскоре в горницу внесли два стола, накрыли их скатертью. На столе появился пирог из налимьей печени, фаршированные потрошками рябчики, расколотка из сигов и хариусов, язи с душком, копченый таймень, сохатиная губа, брусника в сметане, соленые грузди, красная тайменья икра.
— Гости дорогие, прошу к столу, — пригласила Мария Семеновна.
Когда все уселись за стол, Мария Семеновна взяла чайник, налила стакан бражки и поднесла деду Корнею.
— Дай бог тебе, Корней Иванович, здоровья.
— Спасибо. Только выкушай вначале сама.
Мария Семеновна отпила, поморщилась, долила стакан и подала деду Корнею.
После второго стакана бражки женщины разрумянились.
Ой, при лужке, при лужке,
Да в широком поле,
При веселом табуне
Конь гулял на воле,—
запела Татьяна Даниловна. И песню подхватили все.
Василий с Семой потихоньку вышли на улицу. Ночь стояла морозная, звездная.
— Где сегодня посиделки? — спросил Василий.
— У Женьки.
Парни пошли улицей.
Федор Максимович сидел на маленькой скамеечке, у сундука. Максим прямо на пол из мешка вытряхнул перед ним пушнину. Подошел Сережка, взял косматую с куцым хвостом шкуру, похожую на собачью.
— Это кто такой, тятя? — спросил Сережка.
— Росомаха.
— Ты убил?
— Нет, Максим.
Максим взял у Сережки шкуру, повесил на гвоздь у окна.
— Пусть маленько подбыгает[29].
— Братка, как ты ее добыл?
— Да как. В хребте жили сохатые — матка с телком. Ночью на них напала росомаха. Телок с перепугу потерял мать. Росомаха погнала его, целые сутки шла за ним. Телок выбился из сил. Тогда она его и задавила. Возле мяса Кайла и загнал ее на дерево.
— А быка росомаха может задавить, матерого? — спросил Сережка.
— Давит и быков.
— Такая маленькая?
— Зато клыки у нее острые.
Федор Максимович взял шкурку соболя, тряхнул. Темный мех принял воздушную легкость.
— Серега, говорят, ты здесь в учителя подался, — усмехнулся в усы Федор Максимович.
— Обучал женщин, — с достоинством проговорил Сережка. — Мама вон писать научилась.
Нина Павловна убирала со стола посуду.
— Грамотей из меня, — махнула рукой, — одна стыдобушка. Только фамилию и научилась рисовать.
— Вот и неправда, — возмутился Сережка. — Весь алфавит знаешь.
— Буквы-то знаю, да только куда какую ставить, ума не хватает.
— Вот видишь, буквы знаешь, — проговорил Сережка. — А бабушка Домна бойкот объявила. Мы хотели проработать ее на собрании и порицание вынести, да Михаил Викторович запретил.
— Что-что бабушка Домна объявила? — спросил Максим.,
— Бойкот.
— Это что же за зверь такой — бойкот?
— Слушай ты его, — вмешалась в разговор Нина Павловна. — Бабка учиться отказалась, а он ее бойкотом обзывает. Каких только слов не выдумают, срам один. Будто по-человечески уж и говорить нельзя.
— Теперь и мужиков учить будем, — сообщил Сережка.
Нина Павловна с любовью посмотрела на сына.
— Сам-то хоть хорошо учись.
— Я и так стараюсь.
Донеслось ржание.
— Максим, сходи-ка посмотри, не выбежал ли со двора конь, — попросил Федор Максимович.
Максим оделся и вышел в ограду. Стояла морозная тишина. И в ней отчетливо было слышно, как конь жует овес. Вот он фыркнул и тряхнул головой: звякнули удила. «Узду-то надо бы снять», — подумал Максим, но сам не двинулся с места. За огородами, в комнате Дуси мерцал огонек.
Максим вышел на угор и вскоре очутился у дома Прочесовых. Прошелся несколько раз под окнами, словно какая-то сила тянула к огоньку. Максим встал на завалинку и заглянул в окно. За столом у лампы сидела Дуcя и вышивала. Максим осторожно стукнул в стеклину. Дуся подняла голову, отложила рукоделие и стала одеваться.
Вскоре хлопнула дверь, и на улицу вышла Дуся. Приостановилась, увидела Максима и поспешила к нему.
— Здравствуй, Максимушка.
— Здравствуй.
— Я только о тебе подумала и — стук. Как живешь-то?
Они шли по угору.
— Сколько раз собирался к вам на зимовье зайти, но не мог.
— Помнил обо мне? — обрадовалась Дуся.
— Вспоминал.
— А я-то думала…
— Ты, Дуся, не сердись на меня…
— Что выдумываешь. Пришел — и рада. Позовешь, хоть куда пойду с тобой.
Дошли до школы, повернули обратно. Дуся была счастливая, и от этого и у него на душе веселей стало.
— На будущий год пойдем вместе белочить, — предложила Дуся.
— Не боишься в лесу?
— Днем ничего. А вот когда припоздаю, страшно.
Остановились у калитки.
— Завтра придешь? — спросила Дуся.
— А ничего, что увидят тебя со мной?
— Какой же ты дурной. Люди давно уже все забыли.
— А мне все как-то не по себе. Кажется, что за человека не считают. Другой раз в глаза людям боюсь посмотреть.
— Горюшко ты мое горькое. И как тебе охота мучить себя? Я же с тобой. — Дуся обняла Максима и поцеловала. — Приходи завтра. Стукнешь в окно два раза.