Красно-белый роман. Лариса Рейснер в судьбе Николая Гумилева и Анны Ахматовой
Шрифт:
Открывал его сам директор – Анненский, – его хорошо знали в Царском Селе. Высокий и стройный, с благородными манерами, знаток поэзии и античности, несмотря на свои почти пятьдесят лет, Иннокентий Федорович был неотразим, и многие девушки (как это часто бывает в гимназическом возрасте) были в него влюблены. К тому же он изобретателен и находчив. В тот вечер, например, затеял литературную игру.
– Господа! – обратился он к гимназистам и гимназисткам. – Прежде чем танцевать и веселиться, предлагаю вам литературную игру, конечно, на пушкинскую тему. Я называю слово, а вы – кто больше? – читаете по нескольку строк нашего гения. Итак – ЗИМА.
Поднялся
Мало-помалу голоса звучали реже, молчание затянулось…
И тут вырвался вперед Гумилев:
Какая ночь! Мороз трескучий,На небе ни единой тучи,Как шитый полог, синий сводПестреет частыми звездами.В домах все тёмно. У воротЗатворы с тяжкими замками.Везде покоится народ…В зале захлопали, Анненский пожал ему руку. Как было Анне не позавидовать?
…Тогда же появилась еще одна игра, сразу ставшая модной. Игра в почту. Каждый должен был приколоть на грудь свой номер, а «почтальон» собирал записки, письма и передавал их означенному номеру. Сумка почтальона полна тайн, – наконец-то каждый может объясниться в чувствах, не обнаруживая своего имени!
Анна взяла себе номер десятый, Николай – тринадцатый. Он вскрывал записки, но ни одна из них не была подписана номером десятым. Анна была рассеянна и ни на кого не обращала внимания. А он стоял возле колонны с демоническим видом, подражая, видимо, Лермонтову, и прищурившись глядел в зал. Узкая черная полоска закрывала левый глаз, матросская фуражка была ему явно мала – костюм пирата не получился.
Простояв так целый час, Николай скомкал все полученные голубые и розовые записочки, сунул их в карман и подошел к Анне:
– Тебе не надоела эта дурацкая игра? Может быть, лучше погуляем?
Он распахнул тяжелую темную дверь – и оба окунулись в свежий морозный воздух. Подведя ее к широкому освещенному окну, где было хорошо видно, вытащил ворох писем:
– Вот… И все об одном и том же. Читать неинтересно! – В знак особого к ней доверия и полного презрения к прочим девицам Николай прочел:
– «Вы мне очень милы, я буду вас ждать возле адмиралтейства в шесть часов. Ваша В.». Хм?… И ни одной записки от той, которую я ждал.
– Я не пишу записок, – равнодушно заметила Анна и повернулась к покрытой снегом статуе.
Гумилев с ожесточением стал рвать свои бумажки:
– Смотри, как они мне «дороги»!
Не отрывая глаз от статуи, она спокойно сказала:
– А знаешь, мне хочется вернуться в зал!
– Ты хочешь танцевать? – удивился он.
– Почему бы и нет? Играют вальс, пойдем! – и потащила его за руку в зал.
Видимо, амур все же натянул свой лук и послал стрелу в ее сторону. Вальс из оперы «Евгений Онегин» – зн'aк «дамского вальса». Анна прикрыла лицо полумаской, извлекла из кармана испанский веер. Она, кажется, решилась на то, о чем мечтала: пригласить директора!
Анненский стоял в стороне, лицо его было бледно. Отчего? Анна слышала, что еще в раннем возрасте у него нашли болезнь сердца и приговорили: сердце может остановиться в любой момент. Она леденела от этой мысли и вместе с тем не могла справиться с влечением, от которого замирала душа. Он был так обворожителен! У него такая чудная бородка и усы и, должно быть, изумительно пахнут. Запахи для Ани всегда имели особое значение. А еще для нее было важно сопереживание, умение чувствовать!..
Этого человека она должна пригласить на вальс! Он знает латынь и греческий, переводит европейских поэтов, его мать из рода Арапа Петра Великого – Ганнибала, значит, над ним витает дух Пушкина! Говорят еще, что он пишет стихи, но из скромности никогда не читает вслух. И уже выпустил поэтический сборник «Тихие песни», куда включил и свои переводы, но на обложке поставил не свое имя, а псевдоним – Ник. Т-о, то есть «никто», как назвал себя Одиссей в пещере циклопа Полифема. Если бы она решилась прочитать ему свои первые литературные опыты, он бы все понял… Анна все еще стояла, не решаясь сделать шаг. Ей был хорошо виден высокий лоб, обрамленный волнистыми волосами.
А Николай смотрел на нее, удивляясь внезапности перемены. Угловатая и худая, бледная, как призрак, она мрачно опустила глаза и вдруг подошла к Анненскому:
– Я хочу пригласить вас на дамский вальс, – проговорила, еле двигая губами.
Иннокентий Федорович с любопытством взглянул на угловатую гимназистку и, еле сдерживая улыбку, кивнул:
– Ну что ж, пожалуйста.
Она подняла невесомые свои руки, положила на его плечи, сделала шаг – и сама повела его в танце. Гумилев вытянулся на носочках, брови его приподнялись от удивления – он уже не спускал с них глаз…
Но ее смелости хватило ненадолго. Вопросительное выражение, застывшее на лице директора, отрезвило Анну. Не пройдя и круга, она внезапно опустила руки, прошептав: «Благодарю».
Потом в черновиках Анненского появятся такие строки, – уж не след ли того танца?
Зажим был так сладостно сужен,Что ныть перестали виски,Я розовых узких жемчужинЗубами узнал холодки.Но будто я снова вам нужен,О, руки, две тонких руки…Там есть еще одно прекрасное местечко, где высятся дворцы, плоды трудов Растрелли, Камерона и Кваренги, в парке, на водах с лебедями и утками, и в той части, где стоят одно- и двухэтажные деревянные дома местных жителей. Здесь квартировали гусары. Здесь жили писатели и поэты, здесь жил Денис Давыдов. Сюда когда-то Пушкин привез свою молодую жену-красавицу. Не случайно Царское Село называют «городом Муз».