Красно-белый роман. Лариса Рейснер в судьбе Николая Гумилева и Анны Ахматовой
Шрифт:
– Принимается раба Божия Анна…
Осторожно ступив на песок, Анна Ильинична, его жена, деловито отряхнула юбку.
– О, – снова зазвучал глуховатый баритон, – при виде столь юной и милой особы мне становится страшно.
Девушка лет шестнадцати, высокая и крепкая, протянула ему руку. Сквозь смуглый загар проступил яркий румянец.
– Боюсь, милая Лариса, что вы вознесетесь на небо, когда я подниму вас над водой. Вон ангелы смотрят на вас во все бинокли, и если бы не ваш загар, приняли бы они вас за свою. Вот вас-то мы и выберем сегодня хозяйкой пикника. У кого зеленые глаза и такие волосы, тому предписано судьбой повелевать. Это говорю я, Леонид Андреев!
Девушка, хоть и смутилась, но твердо оперлась о его плечи, спрыгнула на землю и церемонно произнесла:
– Благодарю вас, Леонид Николаевич.
(Это была вторая героиня нашей книги, и звали ее Лариса Рейснер. Пользоваться только воспоминаниями – это скучно, хотя необходимо, – да и может ли быть «запротоколирована» вся жизнь человека? Важно то, что кроме воспоминаний у меня были встречи с теми, кто ее знал, а также автобиографические записки Ларисы. И потому тут уместным оказался жанр повести, в котором можно полнее отобразить формирование характера и путь ее к «синей звезде».)
В тот год Рейснеры сняли дачу под Петербургом, поселились в Райволе, неподалеку от писателя Андреева.
И вот мы застаем Ларису, стоящей на берегу и весело смотрящей на то, как Леонид Андреев переправляет на берег шумных дачниц и их вещи. На берегу уже сгрудились десятки корзин и сумок, тюки, стул для бабушки, одеяла, бутыли, кастрюли, свертки, удочки, мячи, большой медный самовар и даже огромный фотоаппарат.
Осталась одна, последняя лодка. В ней были старый садовник, гувернантка и мальчики – Игорь Рейснер и Вадим Андреев. Большеглазый, улыбающийся Вадим доверчиво протянул руки отцу, на минуту прижался к нему и встал на песок, не сводя с отца влюбленных глаз.
Игорь был постарше, лет двенадцати, шустрый и веснушчатый. Он легко оттолкнулся о край лодки и прыгнул на берег. Гувернантка схватилась за борт, ее широкая шляпа с лентами упала на воду, и она растерялась. Андреев быстро извлек какой-то ящик, треногу и принялся спешно устанавливать фотоаппарат, решив сфотографировать эту сценку.
– Мадемуазель, прошу вас, не двигайтесь! Вот так, всплеснув руками, а шляпа пусть плывет. Вы же сами потом посмеетесь!
Он привинтил аппарат к треноге, набросил на голову черную ткань и, дирижируя рукой, умолял не двигаться.
– Внимание! Раз! – легким движением был снят колпачок объектива, гувернантке пришлось схватиться за борт и всплеснуть руками. Игорь хохотал, а остальные отчего-то чувствовали себя неловко.
Фотография – его последнее увлечение, а в своих увлечениях он не знал меры. Недовольный собой, писатель молча спрятал аппарат, закурил трубку и широким шагом направился в лес.
Компания разбрелась.
Послышался колокольный звон, тревожный и однотонный. На лбу у писателя пролегла глубокая вертикальная складка, и он заткнул уши. Звон не прекращался. Мрачнея, Андреев все дальше углублялся в лес.
На тропу из зарослей вышла деревенская женщина, белобровая и беловолосая под темным платком, в вышитом черном фартуке.
– Что там звонят так долго? – спросил Андреев, затягиваясь трубкой.
– Две девчатки померли. Царствие им небесное! – Женщина перекрестилась.
– Сколько лет?
– Да и лет-то всего одной двенадцать, а другой и того менее – осемь.
Женщина еще раз мелко перекрестилась и пошла дальше.
– Слава богу, не мальчики, – прошептал Андреев, лицо его побледнело, и чернее сделались брови, усы, бородка.
Вот так всегда: жизнь, ее прелести, красивые девушки, природа, чувства простые и добрые – а рядом она, слепая и глупая. Не подвластная ни здравому смыслу, ни человеческим законам. Ей все равно – старик или младенец, подлец или добряк, революционер или анархист, – она глуха, тупа и беспощадна.
За что? Быть может, вчера матери этих девочек выстраивали их жизнь по своему разумению лет на десять вперед. Но пришел «Некто в сером» – и конец.
Кто разгадает тайну смерти? Кто ее победит? Пока нет этой победы – нельзя жить спокойно. Миг – и вечность, доброта – и подлость, жизнь – и смерть. Как победить в себе страх смерти, этой непрошеной гостьи, приходящей и бессонной ночью, и на рассвете, и средь веселого дня, и после буйной гульбы?
Страшно! Люди должны понять, что жить надо светло и чисто, как Марк Аврелий. Ведь в любую минуту за тобой может прийти «Некто в сером». Это не Бог – кто-то сказал, что Бог существует лишь для тех, кто что-то уже потерял или еще не нашел. Для человека важен ответ не просто перед Богом, а перед вечностью. Вечность – это время, идущее по жизни. Только оно и есть наш мир, только оно и делает историю.
Андреев стоял, плотно сжав губы и глядя в далекое, бесцветное небо.
…Никто не знает, для чего пишет свои пьесы Леонид Андреев. Никто из критиков не догадывается, почему он пишет о страшном – о смерти. А пишет он потому, что безумно, до болезненности любит жизнь. Любит это небо, тихое, русское, эти березы, сирые, скромные, эту непоказную красоту лугов и полей. Любит до замирания сердца, до боли. Любит красивых и нежных женщин.
Когда он думал о несчастных и обездоленных, сердце его разрывалось от жалости. Когда представлял себе, в чьих руках находится власть, сколько богатых дураков было, есть и будет на свете, душа его сжималась от боли. Когда он хотел точно определить границы добра и зла, обнаруживал, что границы эти трудно различимы. Но когда он искал выход – голова раскалывалась от бессилия. Вот и сейчас подступала эта боль, а правая рука невралгически ныла…
Андреев сделал несколько шагов по тропинке.
И тут его увидела Лариса, в первую секунду даже не узнав: красивое, благородное лицо его было искажено. Вот он, автор «Анатэмы», «Жизни человека», «Иуды Искариота»! Перед ней уже был не просто дачник, хлебосольный, шумный хозяин, а писатель, пьесы которого потрясают зрителей. Она увидела того Андреева, чьи слова из «Жизни человека» так потрясли ее когда-то в театре, что она помнила их наизусть: «… вы, пришедшие сюда для забавы и смеха, вы, обреченные смерти, смотрите и слушайте; вот далеким и призрачным эхом пройдет перед вами с ее скорбями и радостями быстротечная жизнь Человека». И перед зрителями проходила его жизнь – от рождения до смерти, через заботы и радости, через муки и одиночество. Все уходили из театра с тяжелым сердцем, с безнадежностью и посеянным в душе хаосом.