Красное, белое и серо-буро-малиновое
Шрифт:
– Я имею в виду газету «Правда»!
У всех присутствующих отлегло от сердца. Действительно, иметь свою «Правду» – это правильно!
– Товарищ Камень! Есть ли в распоряжении Совета деньги на издание газеты?
Камень кивнул. Несмотря на бегство бывших заместителей исполкома Иванова и Никонова с кассой Совета, несколько пачек керенок в сейфе ещё сохранилось – купцы были умные и понимали, что тащить всё нельзя, надо кое-что оставить для того, чтобы их сразу в хищении средств не заподозрили.
– Но ведь «Правда» – это большевистская газета. Может ли она издаваться на средства Совета? –
Вот за что все любили Зойку Три Стакана – так это за быстроту реакции.
– И правильно! Мы будем выпускать смешанную газету. На одной стороне газеты будут «Известия Совета рабочих депутатов», а на другой стороне – большевистская «Глуповская правда». «Известия» будет редактировать Кузькин, а «Правду» – Железин.
Всем эта идея понравилась, и все проголосовали за неё единогласно. Решение занесли в протокол. Кузькин, который опохмелился не рассолом, а с вечера запасённым стаканом самогона (опыт всё-таки не пропьёшь!), был в весёлом настроении духа и прокомментировал решение так:
– А на хрена попу гармонь?
Громкий стук в дверь Советов и голос с требованием отдать под арест Зойку Три Стакана и матроса Камня не дали возможности собравшимся найти ответ на поставленный Председателем Совета вопрос про гармонь.
– Надо тикать! – решительно заявил Камень.
– А давайте, наоборот, пойдём в суд и покажем им кузькину мать! – произнёс Кузькин, всё ещё склонный к шуткам и каламбурам.
После некоторых колебаний Зойка Три Стакана возразила:
– А что народ? Вышел он на защиту своих депутатов и революции?
Все выглянули из окон здания бывшего Дворянского собрания на Малую Дворянскую улицу. Улица была пуста, если не считать милиционеров Временного комитета, кучкой сгрудившихся у входной двери в здание бывшего Дворянского собрания и отчаянно барабанивших по ней кулаками, да Агафьи, которая, засунув грязный палец в рот, внимательно следила за происходящим. Советских милиционеров, как и народа в целом, из окна видно не было.
– Народ пока не дорос до высоты момента, – внезапно для самого себя произнёс Алик Железин.
– Правильно, товарищ! – согласилась Зойка Три Стакана. – Нам нечего бояться их суда. И мы его не боимся! Но это будет не суд, а судилище! Народ позже, после того как произойдёт непоправимое, нам же этого и не простит! Надо уйти в подполье.
Старый алкаш Кузькин при слове «подполье» проявил склонность к ассоциативному мышлению и заявил:
– У меня в деревне Отлив, под городом, есть старинный приятель. У него в подполье столько самогона напасено! У-у-у-у! Пошли туда! Скроемся так, что ни одна собака не найдёт!
Так и порешили: Зойка Три Стакана, Камень и Кузькин скрываются в деревне Отлив. А связь с ними от большевиков будет держать молодой большевик из московских студентов Николай Нидвораевич Закусарин – он был прислан на днях ЦК ВКП(б) в Глупов на подмогу товарищам в качестве теоретика и агитатора.
Камень, как зампредисполкома, только вступив в должность, в первую очередь завладел ключом от сейфа, где деньги лежат. Поэтому, прихватив с собой всю наличность из кассы Совета, троица подпольщиков вышла незамеченной через чёрный ход и отправилась на вокзал, где села на поезд до деревни Отлив. В деревне они были с радостью встречены собутыльником Кузькина. Для Зойки Три Стакана и Камня быстренько соорудили шалаш из свежескошенного сена на берегу речушки Грязнушки, а Кузькин с собутыльником расположились в избе – поближе к подполью.
Так в Глупове закончилось двоевластие и началась реакция.
Хренский с милицейскими наконец-то ворвались в здание Совета, но застали там только часть депутатов и, самое главное, не нашли нигде Зойку Три Стакана и Камня. Депутаты совета попросили Хренского вновь возглавить Глуповский Совет и даже хлеб-соль ему поднесли, но он отказался, поскольку накануне утром Ани-Анимикусов предложил ему должность министра по военным делам вместо выбывшего на фронт министра.
По предложению Митрофана Зойка Три Стакана была объявлена в розыск как немецкий шпион, пытавшийся в интересах германцев предать дело революции. Об этом было напечатано во всех головотяпских газетах. Головотяпы, массово записывавшиеся в большевики, призадумались и записываться в большевики перестали.
Хренский не согласился вернуться в Совет потому, что ходить в военной одежде, в военной фуражке и сапогах ему очень понравилось, как и его жене, которая, увидев в первый день его таким, всплеснула руками и, восхищённо закатив кверху глаза, трагичным голосом произнесла:
– Какой ты… брутальный! Как Наполеон!
Хренский, заглянув в зеркало и увидев чучело в военной форме, которая была выдана ему с плеча предшественника – крупного и толстого земского статистика, а потому болтавшаяся на нём, – решил, что со стороны виднее. А посмотрев на себя в профиль, изрядно кося глазами в зеркало, сказал только:
– Точно. Наполеон! – И стал военным министром.
Теперь каждое утро он начинал с построения городского гарнизона из инвалидной команды и выздоравливающих раненых из госпиталя, временно, до окончательного выздоровления прикомандированных к гарнизону. Пройдя, как ему казалось, молодцеватым шагом вдоль строя, он лихо делал поворот кругом и кричал голосом митингующего трибуна:
– Здорово, молодцы!
Молодцы дружно ему отвечали:
– Здравь-жлаем-мистр!
– Разойдись! – вновь зычно кричал Хренский, и все расходились кто куда, в основном побираться Христа ради на Спасскую площадь к собору.
Хренский же после этого отправлялся в кабинет министров Временного комитета, где и участвовал в многочисленных заседаниях и прениях как военный министр.
Живоглоцкий
Родители Исаака Бернштейна были крещёными евреями. Крещение они приняли отнюдь не по религиозным соображениям, а исключительно по соображениям коммерции. Жили они в Маркушах, что в районе Бердичева, и не могли пересекать черту оседлости, будучи традиционными евреями. Бизнес у Мойши Бернштейна – отца Исаака – пошёл в гору. Он очень удачно торговал выделанной свинячьей кожей. Однако рост объёмов продаж уткнулся в черту оседлости, и, чтобы бизнес продолжил дальнейший рост, Бернштейнам надо было преодолеть препятствие в виде иудейской религии.