Красное, белое и серо-буро-малиновое
Шрифт:
– Я – Зойка Три Стакана. Где тут у вас большевики?
Вообще-то, в Глупове большевиков не было. Были меньшевики, эсеры, кадеты и прочие октябристы. Поэтому первый встречный глуповец, испуганный пулемётными лентами матросов и маузерами, которыми они непрерывно размахивали, неопределённо махнул рукой и промолвил:
– Там…
Удивительным образом направление взмаха руки первого попавшегося глуповца указало на паровозные мастерские, где за несколько месяцев до этого Хренский тщетно искал пролетариев. Зойка Три Стакана с матросами ворвалась в мастерские
– Кто из вас большевики?
Пролетарии мастерских не знали, что такое «большевики», и поэтому решили, что их сию же минуту начнут пороть, тем более что вид у матросов был очень грозный и решительный. Поэтому, сняв шапки, они молчаливо переминались с ноги на ногу, а самые пессимистичные из них даже слегка приспустили портки, чтобы не тратить зря время и не допустить порчи имущества (штанов).
Зойка покричала, покричала, а потом собрала митинг у входа в мастерские. Матросы на митинг собрали всех, кого нашли, даже бродившую рядом с бесцельным видом блаженную Агафью.
– Товарищи! – зычно и привычно крикнула в толпу Зойка Три Стакана. – Доколе? Они – жрут, а мы – пухнем с голоду! Они – жуют, а мы – воюем?! Они пьют всякие там вина, а мы травимся самогоном!
– Ой, травимся… – запричитали согнанные на митинг глуповские женщины и стали ронять обильные женские слёзы на мостовую.
– А как же? – продолжила свою пламенную речь Зойка Три Стакана. – Мы, большевики, за справедливость! Россия должна быть справедливой! Россия должны быть единой! Мы – за единую Россию! Мы – за справедливую Россию!
Это глуповцам понравилось. Половина из них сразу же записалась в сторонники справедливой России, а другая половина – в сторонники единой России. И даже начались мелкие стычки по этому поводу между сторонниками разных Россий. Но тут на блаженную Агафью снизошло озарение – благодать божья, иначе говоря, – и она, сплюнув на пыльную мостовую, на удивление всем, совершенно нормальным голосом громко сказала:
– Один хрен – что тебе единая Россия, что справедливая Россия… Всё равно жрать не дадут – всё себе захапают.
О том, что у мастерских проходит митинг, узнали деятели городского совета, делегация которых явилась на него. Хренский даже пытался взять инициативу в свои ручонки и, вскарабкавшись на пустые ящики, которые представляли собой трибуну, начал было кричать в толпу:
– А теперь слово предоставляется…
Но договорить ему не дали матросы, аккуратно и без поломок сняв его с ящиков. Один из них, самый крупный – с кулаками размером с голову Хренского, которого братва между собой называла Камень, – поправил на председателе Совета пиджак, тщательно застегнув его на все пуговицы, правда, в хаотическом порядке, сказал внушительно:
– Слышь, ты! Дама говорит, а ты ей мешаешь!
Хренский бросился наутёк и спрятался в здании Глуповского Совета.
Митинг закончился, и Зойка Три Стакана направилась вразвалочку в сопровождении матросов к мастеровым, которые постепенно стали соображать, что особо опасаться нечего.
– Ну! – грозно повторила Зойка Три Стакана свой вопрос. – Большевики, а большевики! Кто из вас секретарь ячейки?
Пролетарии не знали, кто такой «секретарь», что такое «большевики» и что значит слово «ячейка».
– Щас, – успокоительно махнув рукой Зойке Три Стакана, произнёс самый сообразительный из них.
Бросив несколько слов своим дружкам, он получил полное их одобрение, выразившееся в энергичном кивании головами, в результате чего толпа из своих рядов выдавила маленького тщедушного армянина, перепачканного мазутом.
– Вот он, берите его! Он – секлетарь ищейки!
Армянин пытался было втиснуться обратно в толпу, но на своём пути встречал стену непонимания в виде плотно сомкнутых рядов пролетариев и лёгких тычков кулаками в бок, в результате чего он, понурив голову, подошёл к Зойке и к матросам.
– Ты ли? – удивлённо спросила Зойка Три Стакана.
– Он, он! – ответили ей несколько голосов из толпы. – Он даже три года в ссылке был как политический. Берите его!
– Тогда здравствуй, товарищ! – ласково, со слезами на глазах, дрожащим голосом произнесла Зойка Три Стакана. – Привет тебе от питерских большевиков! Меня послали к тебе, товарищ, на подмогу! – И обняла новоиспечённого секретаря партийной ячейки, после чего подарила ему от питерских пролетариев кожаное пальто. – Как тебя зовут?
– Авраам Магометзаяхаян, – тихо ответил вытолкнутый.
– Плохо! – нахмурившись и покачав головой, сказала Зойка Три Стакана. – У тебя должна быть нормальная партийная кличка, а не это – Магомет-Мамед-маян. Ты, как председатель ячейки, должен звучать гордо и быстро – как молния! Будешь с этого дня товарищем Железиным, и звать тебя мы отныне будем не Авраам, а Алик! Алик Железин! Есть возражения?
У Авраама Магометзаяхаяна возражений не было, поскольку он не знал, чем ещё эта затея с большевистской ячейкой закончится и насколько она опасна, а опыт проживания в ссылке подсказывал ему, что участвовать во всём этом под чужим именем было значительно менее опасно, нежели под своим родным. В то же время факт подарка кожаного пальто был налицо, точнее – на плечах, и будущее могло быть не таким страшным, как казалось ему в самом начале митинга. Пальто было, правда, великовато, но его вполне можно было обменять на множество полезных вещей. Он согласно кивнул и отныне попал в анналы глуповской истории именно как Алик Железин – первый секретарь первой в Глуповской губернии ячейки большевиков.
Глуповские пролетарии, удивившись такому обороту событий, поняв, что их никто пороть не будет, а даже наоборот, если они станут секретарями партийных ячеек большевиков, то получат по кожаному пальто, изъявили желание занять все вакантные должности, на что Зойка Три Стакана им заявила:
– Хорошо, что все вы готовы пойти за пролетарское дело. Железин, записывай всех желающих в большевики!
Железин стал всех записывать, начиная с себя. Так в этот день возникла самая крупная в Глупове партийная ячейка, и это была ячейка большевиков.