Красное и белое. И серо-буро-малиновое
Шрифт:
Решительным шагом подойдя к дверям Думы, Зойка Три Стакана была остановлена швейцаром Думы, который, грозно нахмурив брови, спросил:
– Вам кого?
Зойка Три Стакана и сопровождавшие её матросы растерялись, а остальные советские руководители из гражданских стушевались. Однозначного ответа на поставленный вопрос у них не было. Опомнившись, Зойка Три Стакана заявила:
– Мы пришли брать власть в свои руки и низвергнуть Временный комитет и правительство!.. Товарищ!
Швейцар, усмехнувшись, со словами «Оне-с не принимают-с, поздно уже», закрыл перед носом подошедших депутатов дверь в здание, дважды повернул ключом запор замка, и важной походкой удалился вглубь помещения.
Камень забарабанил кулаком по закрытой двери, на что швейцар ему погрозил пальцем
Зойка Три Стакана и окружавшие её депутаты, нерешительно потоптались у двери, после чего вернулись в здание бывшего Дворянского Собрания и продолжили работу по созиданию нового строя, оставив свержение старой власти на более подходящий момент.
В здании бывшего Дворянского Собрания депутаты вновь оказались в полном составе, причём Кузькин, воспользовавшись своим служебным положением Председателя Совета, реквизировал по дороге в лавке купца Сидорова четверть самогона и бочонок солёных огурцов, и с этой добычей появился перед очами Зойки Три Стакана, сразу же реабилитировав своё отсутствие при неудачном штурме здания Временного комитета. Зойка Три Стакана быстро сообразила суть политического момента, объявила ему благодарность за революционную находчивость и самоотверженность, и организовала второе заседание нового состава руководства Совета рабочих депутатов, в повестке дня которого было два вопроса:
1) «давайте выпьем! (не для протокола)»,
2) «что делать, и кто виноват? (включить в повестку дня)».
Протокол аккуратным почерком вёл, уже ставший в глазах всех окружающих «старым большевиком», Алик Железин.
В основном рассматривали первый вопрос. И тут Зойка Три Стакана проявилась в полной красе своего величия. Налив полный стакан самогона, она встала и произнесла тост:
– За мировую революцию! – После чего опрокинула содержимое стакана в глотку, выпила и закусила огурцом. Присутствующие сделали то же самое, но при этом глуповцы подивились про себя: «Ну и глотка у нашего Председателя! Безразмерная!»
Немедля ни минуты, Зойка Три Стакана наполнила до краёв второй стакан и, вновь, поднявшись из-за стола, произнесла тост:
– За здоровье всех присутствующих! – И мгновенно осушила и этот стакан. Глуповцы вновь удивились – в их краях ни одна женщина не пила водку полными стаканами и с такой частотой, но, несмотря на удивление, они дружно выпили вместе с Председателем за здоровье всех присутствующих.
Пока глуповцы приходили в себя, и прислушивались к тому, как самогон течёт по их пищеводам, Зойка Три Стакана наполнила свой стакан в третий раз, и, с трудом поднявшись на ноги, произнесла, заплетающимся языком, третий тост:
– За светлое будущее!
Тем же способом опрокинув в глотку содержимое стакана, и закусив, Зойка Три Стакана из-за стола уже больше не вставала, а только глядела на всех окружающих осоловевшими глазами. Тосты при этом она поддерживала, пить – пила, но уже не полными стаканами, а небольшими глотками. Закусывать – закусывала, но речи не произносила и не вставала, а всё глубже и глубже погружалась в кресло и в состояние глубокого алкогольного опьянения.
Далеко за полночь, когда большая часть руководителей Совета уже «лыка не вязала», матрос Камень оторвал Зойку Три Стакана от кресла, в которое она погрузилась полностью – как топор в воду, взвалил её на свои плечи и понёс по коридору в кабинет Председателя исполкома. Так закончился первый день того, что в дальнейшем попало в учебники по глуповской истории как неудачная попытка свержения Временного комитета.
Реакция
Эти бурные события не изменили привычного хода событий в Глупове. На следующее утро первыми, как всегда, проснулись петухи, а за ними – глуповцы. Умывшись и позавтракав, они потянулись кто куда (глуповцы, а не петухи).
Единственная дочь Ани-Анимикусова Елизавета, проснувшись как обычно в одиннадцатом часу утра, откушав кофию со сдобными булочками и со сливками, переодевшись в свежую смену платья сестры милосердия, специально для неё пошитую из батиста и шёлка, отправилась в гимназию, которая по случаю войны была превращена в госпиталь. Поскольку гимназия была построена на деньги её отца князя Ани-Анимикусова, то князь и закрыл гимназию под лозунгом – «всё для фронта, всё для победы». А на месте гимназии устроил госпиталь своего имени. Именно из этой гимназии попал в Глуповскую Думу и учитель географии Хренский. Елизавета отправилась в госпиталь не одна, а в сопровождении отца-настоятеля Сигизмунда, и некоторых чиновников медицинского ведомства.
К её приходу врачи и медсёстры как всегда срочно проветривали помещения, открывая настежь все двери и окна – Елизавета очень плохо переносила запах пота и грязных мужских тел. Бани и помывочных корпусов при гимназии, превращённой наспех в госпиталь, не было и раненые солдаты, неделями не мытые, пахли уж очень не хорошо. Находчивый главврач легко нашёл решение проблемы – утром сразу же после подъёма больных, приёма ими пищи и удовлетворения иных гигиенических надобностей, в здании гимназии настежь открывали окна и двери – не зависимо от погоды, – выветривая нехорошие запахи, и закрывались они только тогда, когда Елизавета ступала на крыльцо госпиталя. Не беда, что во время этих проветриваний раненные, укрывшись с головой тонкими одеялами, испытывали страшный холод, а часть из них подхватывала ещё и всякие простудные болезни, и воспаления. И немало уже выздоравливающих воинов полегло от этой ежедневной процедуры в глуповскую землю от бронхитов и воспалений лёгких. Но тот небывалый энтузиазм, который они, по свидетельству глуповских историков конца ХХ века, испытывали от посещения их Елизаветой, с лихвой перекрывал все простуды и воспаления. Именно благодаря этому энтузиазму, да ещё и трогательной заботе Елизаветы о страждущих воинах и объяснялся высокий процент тех солдат, которые, не долечившись, устремлялись на фронт со словами:
– Не могу больше! Отпусти, доктор, Христа ради! Уж лучше в окопе от германской пули…
Елизавета всегда входила в каждую палату со смиренным видом и кроткой улыбкой. Сопровождающие шли за ней. Она была старой девой, некрасивой, хотя и стройной. Был у неё в своё время бурный роман с одним подпоручиком, который случился в ранней молодости, то есть – чуть более десяти лет назад, и окончился слезами и многомесячной истерикой, когда выяснилось, что подпоручику нужны были деньги её «пап'a», а не она сама.
Это выяснилось самым грубым образом: подпоручик забавлялся как-то в борделе с девицами и громко хвастался про свой успех у «дуры Лизки» своим собутыльникам. Лизка узнала об этом и навсегда поклялась сторониться мужчин. Она стала очень набожной, читала Святое писание, хотя, надо признать, зов природы время от времени прорывался сквозь её напускную отрешённость от мирской суеты. Она часто испытывала странное волнение при виде стольких крепких мужиков, лежащих в кроватях, хотя и покалеченных войной, но вполне пригодных в своей большей части к продолжению человеческого рода. Иногда и она ловила на себе нескромные взгляды выздоравливающих мужиков, и, следует признать, испытывала некоторое удовольствие от этого, хотя и смущалась этими взглядами. Она ласково заговаривала с такими, поправляла им одеяла и подушки, испытывая при этом томный трепет и волнение.
После часа таких трудов, она поднималась в кабинет к главному врачу и вела с ним беседы о нуждах госпиталя. Составив очередной список нужд, она отправлялась к «пап'a» – раньше в Думу, а теперь – во Временный комитет, где ходатайствовала перед ним об их удовлетворении. «Пап'a» неизменно ставил на прошении своей дочери резолюцию: «Да неужели?!», резолюция передавалась в канцелярию, где чиновники сами решали – ставить запятую или нет, а оба Ани-Анимикусова, довольные выполненным долгом, расставались до обеда, который изволили вкушать в тихой семейной атмосфере собственного дворца в самой середине Глупова в двух шагах от Спасской площади. В силу военного положения и разрухи они ограничивали себя во всём, в том числе и в еде. В глуповском архиве сохранилось несколько меню их обедов того тревожного и голодного времени. Вот меню, которое как раз и было помечено тем тяжёлым для отечества днём, когда Зойка Три Стакана пыталась взять власть в свои руки: