Красное и зеленое
Шрифт:
— Простите, — сказал он, — но я не знаю, в чем она будет заключаться.
— О, это обычная работа биохимиков. Синтетические пищевые продукты, в которых нуждается все человечество, может быть, какие-нибудь новые проблемы…
— Я очень неопытен. Всего три года самостоятельной работы.
Три года под руководством такого человека, как покойный академик Максатов…
Офицер вдруг прикусил язык. Аркадий Павлович вспыхнул. Он сразу понял, что его собеседнику известно все. Им нужно получить «вещество Ариль».
Следователь, в свою очередь, понял, что допустил
— Откроем все карты, Ильин. Нам известно многое из того, что вы сделали за последние годы. Мы знаем, что вы сами сожгли все документы, касающиеся вашего препарата. И вы один из оставшихся в живых, кому знакомы научные опыты. Мы желаем, чтобы вы передали свои знания империи. Все знания до конца! Ясно вам? Хорошенько подумайте. А теперь — марш в лагерь!
С утра все пошло по заведенному кругу. Он получил свой паек хлеба, проглотил свекольный чай и стал в общую колонну. Заключенных повели в карьер, расставили по работам. Ильин оказался возле одного из надсмотрщиков. Самое скверное место.
— Эй, ты! — крикнул надсмотрщик. — Заметь себе, я не люблю, когда слишком часто разгибают спину… — и выразительно помахал ременным кнутом.
Аркадий начал работать. Надсмотрщик вился около него, как злой овод. Он придирался к каждому движению заключенного. К полудню Ильин был избит до полусознания. Когда надсмотрщик снова подошел к нему и поднял руку, Ильин, обезумев, схватил подвернувшийся кол и изо всей силы ударил своего палача. Но сил было мало, негодяй только пошатнулся. Люди, видевшие это, замерли. Надсмотрщик потянулся за пистолетом и медленно, стараясь как можно дольше продлить зловещую минуту, вынимал оружие из кобуры. Ильин стоял перед ним и не мигая смотрел на черный пистолет. Он не боялся смерти. Черт с ней, с такой жизнью. Не все ли равно? Хоть его тайна уйдет вместе с ним.
Надсмотрщик поднял пистолет на уровень лица. Ильин смотрел в черное отверстие. Ну!…
— Отставить! — сказал кто-то сбоку. — Он еще не успел проститься с невестой, ему надо подарить несколько часов.
Знакомый гестаповец подошел вплотную к Ильину.
Надсмотрщик опустил пистолет. Ильин оглянулся. Рядом с гестаповцем стояла Маша.
— О-о! — вскрикнула она и бросилась к Аркадию. — Ты?… Живой?…
Ильин задыхался. Слишком много волнений за один день. Он обнял Машу, потом отстранил ее от себя. Она… В какой-то немыслимой одежде, страшно худая, одни глаза, бледная, изможденная, от белых пышных кудрей остались жалкие косички.
— Откуда ты? — хрипло спросил Ильик.
— Не спрашивай. Такая же работа, как и здесь. Я долго не выдержу, Аркадий, я умру.
Она не плакала. Только дрожали губы и горели сухие, воспаленные глаза.
Гестаповец сделал знак рукой. Два солдата подтолкнули Ильина и Машу и повели их в сторону лагеря.
— Где Терещенко? — спросил Аркадий, дотронувшись до руки Маши.
— Не знаю. На прошлой неделе мельком видела, как он шел по ту сторону зоны.
— Без конвоя?
— О да! Вид у него вовсе не такой, как у всех.
— Тогда ясно. Это он.
— Что ясно? Что он сделал?
— Он предал нас — И совсем тихо добавил: — Им все известно о нашей лаборатории.
Маша промолчала. Гестаповец шел сзади, напевая что-то себе под нос. Он был твердо убежден в успехе. Сцена удалась на славу.
Ильин понял, что на карту поставлена не только его жизнь, но и жизнь Маши.
И снова тот же кабинет, тот же стол и тот же разговор. Только теперь против Аркадия сидела Маша и напряженно смотрела на дорогого для нее человека. Строгое лицо Ильина было замкнуто.
— Как мы думаем поступить, герр Ильин? Подходит вам наше предложение или вы решили отказаться?
Аркадий Павлович не мог открыть рта. Что сказать? Послать его к черту? Замучают, если не убьют сразу. Он сможет выдержать, но вот Маша… Что они сделают с ней? Словно подслушав его мысли, гестаповец сказал:
— Отказ от работы мы расценим как активное противодействие интересам Германии. За это — смерть. Но, прежде чем умрете вы, на ваших глазах нечто ужасное произойдет с Бегичевой. До виселицы ей придется еще многое испытать. Мы шутить не любим.
— У меня есть вопрос.
— Слушаю.
— Где Терещенко?
— Он неподалеку. Дал слово работать с нами.
Тогда Ильин сказал, желая выиграть время:
— Дайте мне два дня. И ей тоже. В таком состоянии, вы сами понимаете… цена слову не очень велика.
Гестаповец поморщился:
— Зачем тянуть время, Ильин? А впрочем, извольте. Сорок восемь часов ваши.
Сорок восемь часов. Длинная узкая камера. Аркадий Павлович ходил взад и вперед, взад и вперед, от двери до окна и никак не мог додумать свою мысль до конца, никак не мог решиться произнести окончательное слово: «Согласен».
Если бы не Маша, он знал бы, как поступить: плюнул бы в лицо этому самоуверенному офицеришке, и конец. Но что будет с ней?
— Мы с тобой уйдем из этого ада, — сказал он Маше тихо. — Новое место, новые возможности. Как знать, не удастся ли бежать оттуда, хотя бы тебе. Подожди, слушай меня, не перебивай. Надо оттянуть время как можно дольше. Мы выиграем, если оттянем время. Либо война кончится, либо…
— Но твое открытие? Ты же будешь обязан…
— Почему ты думаешь, что я обязан? Я не имею перед ними никаких обязанностей. Я в плену, в рабстве, какой может быть разговор об обязанностях? Я буду их водить за нос до тех пор, пока им не надоест или пока не удастся скрыться, бежать тебе или нам обоим. Мы еще поборемся с ними, вот увидишь!
Глаза Аркадия Павловича горели. Он решился.
Сорок восемь часов истекли. Ильина и Бегичеву снова повели в гестапо.
На этот раз в кабинете, кроме уже знакомого гестаповца, находился еще один человек. Представительный, полный, в форме полковника немецкой армии, он сидел в стороне, удобно развалившись в кресле. Он заинтересованно поглядел на вошедших, кивнул Ильину и чуть-чуть улыбнулся. Улыбка у него была усталая, доброжелательная.
— Как отдохнули? — с циничной ухмылкой спросил гестаповец.