Красное каление. Том второй. Может крылья сложишь
Шрифт:
Крестинский умолк. Часы в углу кабинета мерно тикали, гулко отбивая неумолимо уносящиеся в прошлое секунды.
– Когда же ваш… человек сможет убрать этого Ми… Ми…, – Командующий вплотную приблизился и внимательно посмотрел в глаза Крестинского. Тот не отвел взгляда.
– Микеладзе, Ваше Превосходительство. Трудно сказать, они теперь с Думенко все время вместе. Но думаю, что очень скоро. Этот – сможет!
– А надежен ли агент? Не перекупили бы его красные.
– Надежен. При вербовке запросто застрелил своего комполка при свидетелях. Кроме того, нам хорошо известно местопребывание его семьи и он это осознает. И… он хорошо оплачивается.
Деникин
– А Вы, Иван Павлович, считаете, что у Красной Армии есть… будущее? – глаза Командующего потемнели и сузились, он ладонью нервно шарил по толстому сукну стола, словно ища что-то.
– Я этого не исключаю, Ваше Превосходительство. Хоть и понимаю, что будущее может быть только у одной из сторон: или мы, или… они! Но борьба при этом все равно не закончится, я уверен.
– Да-а-а… Тут вам Россия, батенька. Борьба, конечно, не прекратится. Борьба, она теперь очень надолго… Господа, я вас утомил нынче, -Антон Иванович открыл створку небольшого шкафчика, доставая оттуда небольшую бутылку коньяка, -а ведь сегодня у моей покойной матушки как раз день Ангела, царствие ей небесное, -он осенил себя и откупорил коньяк, – в детстве мы с братом всегда с трепетом ждали этот день, ибо обыкновенно маменька собственноручно готовила по случаю своих же именин наивкуснейшие пирожки с тыквою и яблочным повидлом, да-да…
Разливая чарки, Антон Иванович вдруг поднял глаза на Владимира:
– Как Ваши поиски? Удалось отыскать супругу? Я слышал, что она… пропала в районе Новочеркасска…
Крестинский смутился. Он никак не ожидал, что Командующему известно и то, что Ольга…
– К сожалению, нет… Не нашел. Никаких следов. Простите, Ваше Превосходительство.
– Ничего. Бог милостив. В любом случае, это делает ей честь. Ведь могла бы…
– Она с пятнадцатого года по госпиталям, Антон Иванович, -негромко вмешался Романовский,– сколько нашего брата перенянчила…
В кабинете повисла неловкая тишина. Наконец, Командующий предложил выпить за Отечество.
– Пафосно? Отнюдь! Вот сколько за все эти годы передумал, а все никак не могу понять, как же мы…, – он только слегка пригубил коньяк и поставил на стол, его глаза блеснули, губы дрогнули, -как же она… Матушка – Россия оказалась-то в такой трагедии, в таком великом несчастьи? Ведь после пятого года, когда вроде бы все успокоилось… Ничто и не предвещало беды. Мне все-таки кажется, доведи покойный Столыпин свои, не скрою – не всем понятные реформы, до логического конца, то и не было бы никакой… революции. Если бы в русской деревне вырос обширный класс зажиточного середняка. Эх!.. А ведь… Красная армия ведь нынче на восемьдесят процентов состоит из беднейшего русского мужика. Которого как раз Столыпин и намеревался свести к минимуму…
– А война опять всех разорила! Да просто не стоило Николаю ввязываться в мировую войну. С голой, простите, задницей! – равнодушно парировал Романовский.
Деникин устало присел, откинулся на спинку глубокого кожаного кресла, тяжко вздохнул:
– И пустой башкой. Его, когда в восьмом году Австро-Венгрия аннексировала Боснию и эту…, Герцеговину, от вступления в войну едва отговорил тот же Столыпин. Хотя Государь, как вам известно, господа, все же успел отдать приказ о мобилизации западных округов. А вот в четырнадцатом Столыпина уже не было… Я вот начинал служить Родине еще при Александре. Но тогда это была… Держава! Какая мощь! Вы знаете, господа, если сказать одной фразою… То, как мне представляется, покойный батюшка нашего последнего царя так разогнал паровоз России, что сынок просто не удержался и… выпал из этого поезда! А все остальное… Только лишь последствия, трагические, непоправимые последствия… И ведь как же правильно говорил про Николая его отцу, императору Александру, умница Драгомиров: « Сидеть на троне может. Управлять державою Российскою не способен!» Да-а-а… Драгомиров,
Несколько задержавшись в дверях, Романовский вдруг обернулся и взволнованно – тихо сказал, глядя отчего-то в упор на красную скатерть стола Командующего:
– Антон Иванович! Ну не будет Думенко сходиться с … Кельчевским! Не будет! Он нас гонит, а не мы его… Да и… нечего делать его иногородним мужикам в наших конных корпусах, где весь костяк состоит из ихних исконных врагов – казаков. Уж простите за прямоту, Ваше Превосходительство!
И, едва заметно кивнув, вышел из кабинета.
В фойе его поджидал Владимир:
– Иван Павлович, а… едемте в Дворянское собрание? Там сегодня выступают московские поэты. Саша Вертинский… Помните:
«Я не знаю, зачем и кому это нужно,
Кто послал их на смерть… не-дрожащей рукой…»?
Романовский как-то виновато коротко взглянул в лицо Крестинскому, опустил плечи и потупил взгляд:
– Н-нет… Вы знаете…, н-не поеду. Эти строчки, когда их поет сам Саша Вертинский… Они меня пробирают до костей. Дело в том, что… Я был тогда в Москве, когда полегли эти мальчики-юнкера. И нас, боевых, матер-р-ых, -его голос нервно возвысился, стал груб, – вооруженных до зубов фронтовых офицеров тогда по Москве – семьдесят тысяч! Было! Да мы бы размазали по мостовой этих красных запасников вместе с их вожаком… Фрунзе!.. Но…, – он вдруг перешел на хрипловатый полушепот, -никто ж не вышел, кроме этих воспитанных на бескорыстной любви к своему Отечеству желторотых мальчишек! Страшный, непоправимый грех… Вы спросите, почему? И Вам, Владимир Николаевич, любой и каждый ответит сегодня: -А не хотел, мол, воевать за Керенского! Но получилось так… Что надо было идти в бой против большевиков! За Родину! И мы, фронтовые офицеры… Этого тогда не могли понять. А вот юнкера… Они и не думали за Керенского… Какой он негодяй. Они просто, как люди военные, взяли винтовки и… исполнили свой долг! – он достал носовой платок и размашисто вытер проступившие на лбу мелкие капельки пота, – был я и на похоронах тогда, на госпитальном кладбище. Там и правда, одна молодая особа швырнула свое обручальное кольцо в батюшку. Но… Это ее кольцо, Владимир Николаевич, оно … Упало у меня в душе. До последней минуты оно будет жечь меня, как… язва дно желудка и… я буду его носить и… помнить. Простите меня… За ненужную пафосность… Вы… Поезжайте, голубчик, сами.
Уже в новогоднюю ночь наступившего тысяча девятьсот двадцатого года, оседлав железнодорожную ветку Лихая – Морозовская – Царицын, Конно-сводный корпус Думенко и девятая армия красных заняли станцию Лихая и, начисто вырубив штаб пятой дивизии Донской армии, ускоренным маршем пошли на Зверево, преследуя противника.
Что-то дикое, степное, татарско-монгольское было в этом стремительном, непредсказуемом движении и белое командование, привыкшее воевать по титульным , отполированным в военной науке законам стратегии и тактики, все чаще стало пропускать точные и мощные удары красной конницы, ведомой, к их стыду, вчерашними вахмистрами и пехотными прапорщиками…
На неширокой степной речке Кадамовке, затерявшей свои глинистые берега среди глубоких январских снегов, корпус Думенко с ходу разбил четвертый Донской казачий корпус генерала Мамонтова, а группа Голубинцева, стоявшая наготове всего в трех верстах, в хуторе Мокролобовском, по непонятной причине вдруг уклонилась от боя, быстро снялась и ушла на рысях в станицу Бессергеневскую.
На Рождество, в лютые морозы и при сильном восточном ветре на дальних подступах, на крутых высотах близ станции Персияновская завязались первые ожесточенные бои за Новочеркасск.