Красное колесо. Узел 3. Март Семнадцатого. Книга 3
Шрифт:
Тут автомобиль остановился внезапно, и солдат, сидевший рядом с шофёром, куда-то пошёл.
– Что такое? – поразился Александр Фёдорович.
Шофёр ответил, что солдат велел подождать, пока он купит газету.
Александр Фёдорович почувствовал, как вспыхнуло жаром его лицо перед сенатором.
– Что за безобразие! – вскричал он тонко. – Поезжайте немедленно дальше, пусть идёт пешком!
Шофёр неуверенно тронул. А Керенский уже и раскаялся: а вдруг этот солдат – из Совета депутатов или имеет там связи? Он может злословить, и это отразится на репутации министра.
– Ну хорошо, подождём минуту, – остановил он шофёра.
И действительно, солдат вернулся с газетой и на переднем сиденьи стал её читать. Поехали.
Зимний дворец! Какое особенное чувство – полновластно войти в него, через главный конечно вход, с набережной! Что за невиданная мраморная лестница в два разомкнутых марша, сходящихся наверху, и с мраморными вазами на балюстраде.
Навстречу поспешали предупреждённые дворцовые лакеи (или, может быть, мажордомы?), поспешали с такою важностью, как если бы были и сами младшими министрами, зная цену себе и представляемому дворцу, однако и приехавшему молодому человеку:
– Ваше высокопревосходительство…
– О нет, о нет! – протестовал Керенский, – просто: господин министр.
А какой был взлёт простора до потолка – как небо! Пятнадцать? двадцать человеческих ростов?! Декоративные окна, стрельчатые своды, под самым потолком обнявшиеся скульптуры, а ниже их, венчая лестницу, манили высокого гостя полированные темногранитные колонны.
Вот что: министр распорядился собрать всю дворцовую обслугу – в тронном зале! (Известно было, что такой есть.) А пока – вверх! и вглубь! и дальше! Осмотр! На крыльях!
О, какое наслаждение проходить властью по этим пустынным роскошным залам при сверкающих полах, а на стенах – старые картины в тяжеленных рамах, а на стенах галерей – исторические генералы, а у стен в углах – резная мебель, а над головой – узорные люстры.
Положительно странно было бы вводить сюда 600–700 дурно воспитанных членов Учредительного Собрания. Нет!
– Скажите, а где у вас тут Малахитовый зал?
Важные разодетые лакеи вели, вели, сзади поспевал сенатор, тоже как услужник министра.
Керенский нёсся вперёд, как завоёвывая эти лакированные просторы. Вот для чего этот дворец – жить в нём, обитать! Как это удобно! И как это исторически и величественно!
– А где была спальня Александра Третьего?
Александр Фёдорович задумал: в дальнейшем непременно так устроить, чтобы здесь пожить. Царской семье уже тут не бывать.
Вспомнил предсказание Гиммера ему вчера: «Через два месяца у нас будет правительство Керенского».
Только через два месяца?
Пронеслись – и заскочили в другую анфиладу, всю занятую лазаретом. Ну, это дело известное, лекарственные запахи, бинты, больные, постели, плевательницы. Но уже попал – и велел собрать близкую кучку медицинского персонала, держал к ним речь: пусть никто ничего не боится!
Подозвал какой-то лежачий раненый. Керенский демократично подошёл. Тот шёпотом пожаловался, что за эту неделю стал суп невкусный.
Потом, потом! Кругом, назад!
– В тронный зал!.. А где у вас хранится корона, скипетр?
В величественном сумрачном зале была уже собрана многочисленная дворцовая челядь – стояли густо, но в отдалении от трона.
Керенский взошёл на две ступеньки трона (не выше) и оттуда объявил:
– Господа! Отныне этот дворец становится национальной собственностью, а вы – государственными служащими. Мне сказали, что вы опасаетесь издёвок, угроз от народа, – ничего не бойтесь! Великая Безкровная Революция произошла ко всеобщему нашему благу!..
444
Начался сумасшедший дом с Петрограда, но вот уже сумасшедшим домом становилась и вся воюющая Россия. Не стало Балтийского флота! Начал разваливаться и Северный фронт: в самом Пскове Рузский уже не был хозяином, а на всё у него находились только телеграммы к Алексееву. А вот уже и до Брусилова стало докатываться, уже и он телеграфировал: остановить печатанье откровенных телеграмм о том, как убивают адмиралов, генералов, офицеров. Уже и у Брусилова, как у Эверта, хозяйничали в тылу самозваные вооружённые «делегации», арестовывающие военных начальников и бунтующие солдат к избранию новых. В самом Могилёве отставили губернатора, меняли администрацию, назначили губернского и уездного комиссаров, в городской думе снимали старинные портреты Павла I, Екатерины II, Александра I, по городу там и сям возникали возбуждённые сборища, особенно еврейского населения. В Могилёв воротился с Ивановым Георгиевский батальон, – но от его прибытия не спокойней стало в городе, а будоражней. Сегодня с утра он прошёлся с музыкой по Днепровскому проспекту, губернаторской площади – и пошагал дальше по городу. За ним – электротехническая команда с красным флагом, за ней и штабная – уже с красными лоскутами! Собиралась и толпа, пошла к городской тюрьме «освобождать политических» – но оказалось, что их содержалось всего трое и они были освобождены ещё позавчера. Стягивались на Сенную площадь – «там будет объявлена революция». И приходилось что-то объявлять?
Генерал Алексеев с утра колебался, съездить ли на обедню в штабную церковь, затем оставил это намерение – и не видел другого выхода, как назначить от себя через два часа общее построение могилёвского гарнизона с разъяснением событий. Разослали распоряжение. Назначил – на Сенной же площади, чтоб не оскорблять Государя видом под его окнами, и так маршруты шествий назначить, чтобы не шли через губернаторскую площадь. Решение было правильное: так Алексеев сорвал самочинную сходку, упорядочил её. Поехал туда на автомобиле со штабными чинами. Военный строй стоял прилично. Густилась и толпа вокруг. И конвойцы, и все солдаты Собственного железнодорожного полка были в императорских вензелях. Дежурный генерал огласил оба Манифеста и приказ Николая Николаевича по армии. Солдаты кричали «ура». Алексеев с балкона общественного здания, напрягая горло, наставил:
– Солдаты! Вот какой переворот совершился по воле Божьей. Призываю вас честно и верно служить новому правительству. Не забывайте, что перед нами стоит страшный враг. Всякая армия сильна единением. Мы должны довести войну до победоносного конца!
Затем и от городской думы выступили – о значении момента и необходимости сохранять спокойствие. Так всё и обошлось прилично. Нет, Ставка ещё пока была спокойным местом. Тут ещё никого не обезоруживали, не было нападений и посягательств.
Но после парада начальник конвоя Его Величества граф Граббе явился к Алексееву с разумной просьбой: конвою – снять императорские вензели и переименоваться в «конвой Ставки Верховного».
Это верно. Вензели – что ж теперь удерживать.
И такие ж предстояло Алексееву соскрести и со своих генерал-адъютантских погонов…
Отрекшийся Государь совсем-совсем не представлял, как изменилась обстановка за эти дни. Как она менялась каждый час. Он – ничего не понимал, если мог вчера лепетать о возврате отречения!..
И большие, грустные, упречные глаза так доверчиво смотрели, надрывая душу. Пока был императором – не так виделось, что глаза его беззащитны. Это – теперь открылось.