Красное колесо. Узел 3. Март Семнадцатого. Книга 3
Шрифт:
Ехать, разумеется, не в Петроград. Можно – в Пензенскую губернию, в имение Воейкова, пробираться кружным путём, чтоб и в дороге не задержали.
И советовал Алексеев для их же безопасности, незаметности – ехать порознь. Решено было, что Фредерикс поедет на юг – через Гомель, а Воейков – на север, через Оршу. Но как незаметно, если у Воейкова – большой багаж, он как раз оборудовал тут хорошую квартиру?
Свита – начинала таять…
Даже час от часу – заметно пустело пространство вокруг Государя. Вот – не стало приглашённых к завтракам и обедам, а ведь там всегда были люди из Ставки попеременно,
Раньше были ежедневные подробные письма от Аликс – теперь прервалась и всякая почта с ней. Опустынело. Что там с ними? Что она чувствует и думает? Оставались одни телеграммы – и то с большими задержками, кружным путём, наверно через Думу, через враждебные руки – как огрязнённые. И даже простые поцелуи и заботы о здоровьи неприятно было посылать. Одну такую телеграмму Николай даже зашифровал их семейным шифром.
И только как яркая вспышка прорвалась с Юго-Западного телеграмма от графа Келлера, командира 3-го кавалерийского корпуса: что он не признаёт революцию и ломает свою саблю.
Дал ответную: «Глубоко тронут. Благодарю».
Едва отрёкся – как быстро уходило и всё могущество, и всё окружение. Лишь одинокие благородные голоса.
И как же дорого было, что матушка – здесь. С кем бы сейчас беседовал эти безконечные часы, кто бы другой согрел сердце! (Звал из Киева и сестёр, Ольгу и Ксенью, но они не смогли приехать.) Мам'a решила не уезжать в Киев, а оставаться здесь до конца, «пока сын будет в Ставке».
День выдался сегодня ясный, но сильно холодный. После обедни к завтраку приехала Мам'a. После завтрака долго тихо сидели с ней, неторопливо разговаривали. Хенбри Вильямс уже послал своему правительству телеграмму о плане Николая поехать в Англию. (Удивляет, что ни слова от Георга.) Как только семья уедет в Англию, так и Мам'a, разумеется, сразу уедет в Данию, а уж там они будут видеться. Мам'a уговаривала и их ехать не в Англию, а в Данию.
Сейчас приехала женщина из киевской прислуги и рассказывает, что после отъезда Марии Фёдоровны во дворец явилась комиссия от революционного комитета – искать безпроволочный телеграф, по которому она якобы сносилась с немцами. Искали долго, и один особенно рьяный член свалился с балки чердака и расшибся. Теперь Мам'a даже боязно туда возвращаться.
Боже, какое безсилие! Три дня назад он был император всея России, царь польский, великий князь финляндский, – а вот не мог защитить от безчинства собственную семью!
Пожалуй, разумнее Мам'a уехать дальше, в Крым.
Отпали государственные заботы – и росло значение забот семейных. Уговорились, что каждый день она будет приезжать в губернаторский дом к завтраку, а сын к ней – каждый вечер в поезд, обедать.
После отъезда Мам'a гулял в садике. Хотелось поехать за город, но не решался дразнить лишний раз своим видом, своей поездкой. Увидеть, как отворачиваются знакомые?
А вот кого ждал Николай, раз возвратился в Могилёв Георгиевский батальон: милого старика Иванова! Днём поступил от него доклад, что ждёт приёма. И теперь, после дневного чая, уже смеркалось, – Николай принял генерала.
Вошёл, выправленный, несмотря на старость, на выкаченной груди – все 15 орденов, устойчивость в седой бороде, жизненный корень, отважный, честный, преданный взгляд. Теперь, когда все отворачивались, вот эти преданные слуги стали сердцу втрое и всемеро дороже. Николай быстро пошёл к нему навстречу, обнял его и даже замер на миг в его бороде.
Он мог бы и ничего не рассказывать! – Николай всё понял.
Но честный старик непременно хотел объяснить шаг за шагом свой трагический неудачный поход.
Прежде всего – о настроении Георгиевского батальона. Государь изволил слышать сегодня, как они прошли? И даже видеть? Так вот, опираясь на этих разбойников, и предстояло устанавливать порядок, каково? И такой же их генерал Пожарский.
Но самое главное – не прибывали назначенные полки. Кто-то где-то в штабах умышленно их тормозил, замедлял перевозки. Генерал Иванов не хочет никого лично обвинять, но тут был умысел. И потом этот несчастный случай в Луге с лейб-Бородинским полком! – из самых лучших, из самых надёжных! Но кто ж ожидал такого коварства мерзавцев, кто ожидал таких приёмов! А разошёлся подлый слух, будто Бородинский полк присоединился к мятежу!
И вот, когда генерал Иванов пробился в Царское Село и тут бы как раз начинать действовать, – у него не оказалось сил! А мятежниками – набит весь город, и они озоруют, для них ничего святого.
Конечно, если бы грозила опасность царскому дворцу – Иванов рассыпал бы там в снегу и уложил бы весь Георгиевский батальон. Но, к счастью, как раз дворцу не угрожала никакая опасность – и Конвой и Сводный полк оставались на месте, и мятежники уважали и боялись их.
Бедный старик волновался, ожидая суждения Государя, не совершил ли он где-нибудь промаха, не оступился ли где, – но Николай успокоил его, благодарил, ни от кого нельзя ожидать сверхчеловеческого.
Да, но главное же! Главное, что он дошёл до дворца – и мог лично передать несчастной государыне поддержку и помощь от её царственного супруга!
И на чёрных глазах старика были растроганные благородные слёзы.
Боже мой, так с этого надо было и начинать! Николай Иудович видел государыню своими глазами? разговаривал с ней?
Да, конечно! Целых два часа! Государыня-то и велела ему уезжать назад.
Боже мой! За всю эту страшную неделю единственный человек, кто сам её видел и вот мог теперь рассказать! Так рассказывайте же, рассказывайте, дорогой! А больных детей – тоже видели?
Нет, была глубокая ночь, и, как ни хотела Ея Величество показать детей, – не стоило их будить. Но как мужественна государыня! В каком самообладании она и ясном суждении обо всём. В такие грозные минуты оставшись одна и при больных детях – как она владеет многочисленным населением дворца, всею службой, прислугой и охраной.
Ничего радостней и облегчительней для Николая не мог произнести генерал! Подумать, он собственными глазами видел её! А – как она выглядит? Похудела, нездорова? Очень безпокоится о нём? Говорила ли – получает письма? А не возникла мысль – переслать письмо с генералом?