Красное колесо. Узел 3. Март Семнадцатого. Книга 3
Шрифт:
– Если б я мог этого не оглашать – я выждал бы сутки. Может быть, всё исправится, разъяснится?
В самом деле. Так он – и держал? Может быть – и не с ночи, может быть со вчерашнего дня, выжидал, что разъяснится?
И – не он один ожидал? Может быть и в корпусе, в армии?..
Но – всё равно растечётся, неизбежно. Телефонисты – всегда всё будут знать раньше.
Бойе был переполнен.
– Вам это трудно понять, подпоручик. Наша бригада без императора не была ни одного дня. Никогда.
Саня не ухватил: почему – бригада? Ведь и Россия не была?
Но – Гренадерская артиллерийская бригада генерал-фельдмаршала графа Брюса!
– В Девятьсот Пятом вы были мальчик. А мы – уже это пережили, в Москве.
Даже смотреть полными глазами Бойе было больно.
– Подпоручик. Я, своим горлом, прочесть не могу. Выйти с этим к батарее – я не могу. Пожалуйста, голубчик: постройте батарею и… Постарайтесь прочесть.
– Слушаю. Прочту.
Саня ждал – ещё распоряжений?
Да, вот ещё – приказ великого князя, возвращается в Главнокомандование.
Подпоручик встал, все бумаги в руке. И – не отрубисто, а с сочувствием, как над больным:
– Разрешите идти, господин полковник?
Бойе молча медленно кивнул. Дважды. Или трижды. Кивнул будто не головой одной, а невидимо весь пошатываясь.
Или прощаясь с подпоручиком навсегда.
У Сани мелькнула мысль… Но он не смел её выказать полковнику.
Ни даже, встретив командирова денщика снаружи, – посоветовать ему приглядывать.
Подполковник остался с собою, и помочь ему было нельзя. Иногда люди среди людей остаются неизбежно одни.
По протоптанной снежной тропке подпоручик поспешил к батарее – но, ещё не выйдя на прогалину, под последней берёзой кущицы остановился.
Он спешил, как будто всё знал. А остановился, как будто знал не всё.
Поднял голову – и сквозь бледно-сиреневые голые ветви берёзы увидел то ли растягиваемую, то ли нерастяжимую облачную пелену, – ещё солнце не взошло и не прояснилось, как пойдёт день.
Саня так легко принял поручение прочесть – но только сейчас, остановясь под утренним неразборным небом, задумался: чему же доводится пройти через его горло. Как он это понимает? И как читать?
Прежде чем строить батарею – хотел ли он с кем-нибудь поделиться?
С Устимовичем? – нет.
С Чернегой? – почему-то не хотелось, несмотря на бойкий ум его: какой-то неожиданный угол от него мог врезаться.
И даже: самому – перечесть ли? Или сразу строю?
От Бойе он вынес трагическое чувство – и это было бы одно чтение. Но вообразил в первой шеренге строя ироничного Бару с тонкой усмешкой на губах – и смутился. Для него – диктовалось другое выражение и чувство, не то, как читал бы Саня при самом Бойе. Да и – для Чернеги.
Так и не перечтя, сложенные бумаги держа в опущенной руке, Саня стеснённо пошёл к батарее. Внутри себя – он не нашёл никакого ответа.
Первого встречного солдата послал за фельдфебелем.
А фельдфебелю Заковородному, ко всякой службе всегда готовому, приказал немедленно построить всю батарею.
435
Стоял Арсений в первой шеренге, на правом фланге своего третьего взвода, – а подпоручик, читая, – от него наискосяк шагов семь, против среднего второго взвода. Близко. И Арсению виделось и слышалось хорошо, что подпоручик и сам читает неутвержно как-то.
Построил фельдфебель батарею к ветерку спиной, а у подпоручика подворачивало бумагу из рук.
С первых слов проказилось про какие-то волнения внутри народа – батюшки, что это, где? Да не в нашем ли Тамбовском уезде? Да как там, наших ли не потеснят?
Но дальше об том никаких разъяснений, а: войну надобно доводить до победы. То и так ясно.
И сразу после того бултыхом: почёл за благо отречься от престола государства российского – и из того понятно стало, что это всё пишет – царь, поначалу не оголосил поручик – от кого это имени?
Ба-атюшки! Голова не успевала управляться: да чего ж это он на нас рассерчал?
А не желая расстаться с любимым сыном нашим – заповедуем брату.
Так ежели волнение внутри народа и войну до победы – что ж всё на брата? А – сам? А – нас?
Но и тут не было дальших пояснений – а да поможет Господь Бог России, и – Николай.
Быстро катушку умотал. Царь сменился, как шапку переменяют – не ту надел на выбеге.
Сколько Арсений себя помнил – всегда один и тот же царь был. Как это – другой? А ежели бы помер царь – так наследник, а куда ж наследник подевался? Всякое хозяйство сыну передать – это порядок, а брату – чудно что-то, это когда в семье все мужики повымирают, только.
Но из бумаги не выказывалось, чтобы царь умирал.
Хотя – бумага ещё не кончилась. Подпоручик вскользь по рядам глянул – то ли спрашивал, поняли, то ли об чём своём думал, – оно б тут как раз хорошо бы второй раз прочесть да пояснить, от чего и к чему дело деется. Но – не стал второй раз читать и от себя ничего не сказал, а набрал воздуху – и дальше.
Тяжкое бремя возложено на меня братом. (Значит – от брата.) Опять – про войну, про волнения народа, – знать, где-тось заклинило, затолмошилось. Но чего брат решил – как-то путано было, а – призывал благословение Божие и всех подчиниться правительству, пока не будет ещё кое-то тайное и равное. И под конец – Михаил, накоротке, всё.
Чего-то угрозное пробежало: тайное. Равное – так, это по справедливости, но почему ж тайное, от кого тайное? Доброе дело тайно не бывает, только худое.
Подпоручик и сам остановился, как в недоумёке, у него на лице всё. Опустил бумагу и вроде от себя сказать хотел. Ну, скажи, скажи, ай как надо!
Нет, не сказал.
И – тихо, тихо батарея стояла, никто голосу не подал. Да ведь из строю не положено.
А подпоручик ещё прошёл глазами по первой шеренге, думаючи (и на Арсении тоже-ть задержался, прямо в глаза), – и тогда сказал уже не читким голосом, а помягше: