Красное колесо. Узел 3. Март Семнадцатого. Книга 3
Шрифт:
– Так вы поняли, ребята? Государь отрёкся от трона в пользу брата Михаила. А Михаил – в пользу Учредительного Собрания, какое оно установит правление, – царь ли, не царь.
Пождал.
Понятно не стало, но Арсений промолчал: несуразно вылезать, само прояснится.
А близ его – Шутяков, фейерверкер второго орудия:
– Так кто же царь теперь, вашбродь? Непонятно.
Вот это и непонятно. Слушали.
– Царь теперь, – мягонько наш подпоручик, как он всегда, и губами сулыбился, как сам в том виноват, – царя теперь, значит, нет никого.
Ну-у-у-у? – Арсений как мехом выпустил. Совсем никого? Да как же это может быть – никого?
– Да – царь-то кто? – вслух у него вышло.
И – к нему подпоручик, тоже вроде дивясь:
– Никого.
Стояли.
Молчали.
Хотелось, чтоб он ещё пообъяснял.
Непонятно. Как это – без царя. Одну голову отъяли – другу приставьте, помилуйте.
Да! – вспомнил подпоручик. И ещё одну бумагу стал читать: Верховный Главнокомандующий великий князь Николай Николаевич приказывает всем начальникам внушить нижним чинам стойко держаться против врага и спокойно выжидать народного решения о выборе царя.
Ах, ну так выберут! Это – так. Пождать, стойко держаться – это дело. Откуда-тось опять Николай Николаич взник, но его знали. Николай Николаич – порядок, он солдата не выдаст.
А всё ж – и от подпоручика ждали.
Он посмотрел ещё по шеренгам, сказал:
– Так вот, братцы. Такая воля царя.
И махнул фельдфебелю листиками – распускай, мол.
А сам – пошёл тропкой туда, в командирову землянку.
Ждали, может от фельдфебеля чего – он иного не придумал, а: «Р-разойдись».
И – кто ступил медленно, нехотя.
Кто ещё стоял.
А Бейнарович сразу заголдонил, не об царе, а там – покурить или как с завтраком.
Молчали.
Расходились батарейцы, всяк себе. Расходились – не объявил фельдфебель, какое теперь занятие. Как бы – праздничный день, никакое. А впрочем, рано ведь – ещё завтрак не прикатил.
Ещё ступили – и сошлись Арсений с Шутяковым.
Шутяков – постарше Арсения, борода уширенная, хотя короткая, и сам коренаст. Основательный в службе Шутяков и хозяин дома, верно, ах. Стал против Арсения – меж фейерверкерами свои разговоры, не теснились к ним, – и тихо:
– Ну? Как понимаешь?
– Да-ть, вот, – причмокнул Арсений, – поди пойми.
– Во времь войны – как же отрекаться? Как ж эт’ он? Ну?
Вот только и нукнешь.
А Шутяков:
– Много главных должностёв немцы занимают. Вот они и скинули.
И тише:
– А можа – приказ подложный? Быть такого не можа, а?
Разминались, расступались, перехаживали, все в растере. И друг ко дружке, и так вобща:
– Как же так Государь император корону сымает – так и от армии отказалси?
А ведь помнили его, самого царя, в Гренадерской бригаде: не в эту зиму, а в ту – приезжал на Узмошье, и даж по землянкам ходил, на нашей батарее, правда, не был. Не то что в думке одной – где-то царь возвышенный, а вот – тут у нас, своими ногами.
– Покинул?
– Одначе гляди как обернулось.
– Вот, ядрён колпак, без царя остались.
– Нельзя без царя! – качал головой молчаливый сухонький Занигатдинов.
– Как ж эт’ он так сразу сплоховал? – спросил и Сидоркин со шрамом под левым глазом.
– Подскользнулся на ровном месте.
Правильный арсеньева орудия Завихляев – в бороду:
– Место-то ровное, да видать, наскользили его.
А Шутяков своё, вкруговую:
– Не, братцы, верно сказывали: вкруг царя – измена. Вот она и объявилась.
И ещё переминались бы, гадали, да зашумели – кухню увидели. От передков сюда катила таратайка, из трубы додымливая.
Заспешили, засновали за котелками.
Повар Исаков, маленький, поспешный, завязал возжи, соскочил и с обычного места, позади орудий, застучал уполовником об свою железную стенку. Да хоть и не стучи, уже подходили.
Получали по полкотелка гречневой каши, крутой, хорошо удобренной, – и расходились по землянкам, кто где привык, татарове – к себе. Кому на наблюдательные идти – садились тут, на пеньки, штанами ватными, поперву свой котелок выесть – потом на тех получить и нести. Арсений, когда сверху не мокрило, – всегда садился на сошник своего орудия, тут ел.
Шапки сняли, перекрестились – не сплошь – и зачерпали. Забирали ложками гречневую крутизну со смальцем – и в роты. Завтрак ли, обед, – дело святое, тут не до гуторки.
Носили, черпали, кто деревянной ложкой, кто железной.
Однако и за кашей думать не перестанешь.
А что ни думай, одно было Арсению ясно: царя-то нового надо поскорей, нельзя во время войны замедлить.
Носили, черпали, а Сарафанов и спроси:
– А чо ж теперь с наследником буде, братцы?
С юнцом-то – что?
– Да-а, – отозвался Арсений, – почемуй-то его не хотят.
– Так сам отец не схотел, – густо подал из бороды Завихляев.
– Рази сам отец? Другой кто?
Вот это – странно Арсению: чтоб сам отец родному сыну наследства не хотел передать – как это может быть?
– Другой кто?
А присел невдали и старший фейерверкер Дубровин, начальник разведчиков, с безусым ещё лицом, ранний, да умный:
– Наследник, мужички, уже царствовать не будет, всё.
Так – а кто же тогда?
– А другого – так надо скорей выбирать. При войне – да как же без царя? Скорей бы.
А Бейнарович, вроде Сидоркину по соседству, а и ко всем закидывая, бодро: