Красное колесо. Узел III. Март Семнадцатого. Том 1
Шрифт:
Так писал он – и так писала она, не предполагая внезапно-ужасного смысла этих слов: что через несколько месяцев сбудется по этим словам – и они потеряют Лёвочку, от менингита. Если уж занятая собой – так собой: упустила его. Отпустила – десятилетнего стать на коне в рост и разбиться.
Можно выиграть целую Россию – а женитьбу проиграть.
67
Уже за час ночи, по пустому
Лашкевич сшагнул с тротуара к строю:
– Плохо вы действовали, никакой самостоятельности. А на войне понадобится и стрельба, и самодеятельность. Ну всё-таки спасибо. Разводите повзводно в казарму.
Взводные повели, да и рота не своя, Кирпичников остался при Лашкевиче. Тот ещё его побранил: что целый день прятался, уклонялся, не так действовал.
Другой офицер бывает как свой. А этот – чужой, гадюка, барин. И никакого твоего промаха не простит.
Завтра-то – неужели Тимофею опять идти?… Да, завтра очередь 2-й роты.
Подошли оба прапорщика и спросили, идти ли им отбирать у солдат патроны. Но уже поздно было, и Лашкевич сказал:
– Ладно, взводные сами отберут.
Особенно поблагодарил Вельяминова за его стрельбу. Прапорщики попрощались и ушли в разные стороны, по домам. А Лашкевич пошёл с Кирпичниковым в канцелярию. За очками своими золотыми и он устал, лицо впалое. А стал бумагу читать и вытянулся, как на «смирно». И доверил Кирпичникову:
– Государь приказал – завтра же все беспорядки прекратить.
И рассчитал:
– Завтра пойдёт команда от вашей роты в восемь часов. Будить – в шесть. Я приду – в семь. А сейчас первой роте скорей поесть и ложиться спать.
Кирпичников:
– Люди сегодня не обедали, не ужинали, чаю не пили.
А Лашкевич своё:
– Ничего, не такое теперь время, чтоб чаи распивать.
Тимофей с надеждой:
– Так я тогда при первой роте буду?
– Нет, при второй, – распорядился Лашкевич. И ушёл.
Ну вот, так и знал. Кряду четвёртый день Тимофею на собачью службу. Никому же так не выпадает.
Ротные казармы – порознь. В 1-й ели обед вместе с ужином. Укладывались. Пошёл Тимофей к себе во 2-ю.
Там уже спят, на двухэтажных нарах. Лампа у дежурного, ещё на другом краю две малых. Лампадка перед ротной иконой. Нижние нары все тёмные.
Сел Тимофей на свою отдельную койку в углу, на кроватный столбик обопрясь. Повис.
Дежурный поднёс уже разогретое, в котелке.
Стал есть, не чувствуя, не думая.
Об еде не разумея.
Всё-таки надеялся он кряду четвёртый день не идти, и тяга сама с него спадёт. А вот – не спала.
Дружок, Миша Марков, взводный, наискось, на близкой наре:
– Тимоша, ну как?
Позвал его к себе. Тот шинелью обернулся, перешёл босой, сел рядом на койку.
– Да-a, – мол.
Молчали.
– Что ж это делается?… Генералы нам изменяют. А царица – с Гришкой. Вон, Орлов приносил – читал ты. Кому война нужна? – не нам.
– Да-а, – мол.
– А наши штыки – народу в брюхо?… Не на дело нас водят. Сегодня и убитые были, и ранетые… Я, Миша, людям на улицах в глаза смотреть не могу. Как же это?… Что ж мы делаем?… И офицеры наши?… И вы, вот, отдохнули, а мне завтра опять… Я, знаешь… Я – не могу больше. А?
Понурился Марков.
– Чем так мучиться, – сказал Тимофей, – лучше бы и из казармы сразу не выходить… А ты бы – согласен не пойти?
Ох-ох-ох, по обломистым ступенькам да в гору. Марков – дыханьем одним:
– А чего будет?
– Да уж чего б не было. Прижали.
Ох, трудно. Ох, трудно человеку под топор себя волочить.
Глубоко зевнул Тимофей. Выдохнул.
– А в бою умереть достанется – не одно дело? Чего наша жизнь стоит? И мы б на фронте легли, сто раз, как многие. А нас сюда качнуло – по людям стрелять. Все во всех? Ну что за жизнь?
Миша – совестливый. Он и человека, и всякую скотину жалеет, по-деревенски. Дыханьем одним:
– Что ж, согласен.
И – сказано слово. Переступлено. Теперь – чего ж? Теперь надо что-то делать.
Сказал ему Тимофей: разбудить, позвать сюда, к койке, остальных трёх взводных. А дежурному по роте велел: никого в помещение не впускать. А когда придёт дежурный офицер (он ночами обходит) – доложить в пору.
Сошлись впятером, шинелки на кальсоны. Сели. И сказал Тимофей, четырём пробуженным один бодрый:
– Ну что, ребята? Отцы наши, матери, сестры, братья, невесты – просят хлеба, а мы в них стреляем? Сегодня кровь пролилась. А завтра и от нас прольётся? А царю – дела нет, велит подавить завтра. А царица немцам военные секреты передаёт. Я предлагаю: завтра нам – не идти. А? – Обсмотрел их по лицам. – Я лично хочу – не идти.
Не сказал – «решил», потому что и сам ещё не решил. Вот – как они сейчас? Без них нельзя.
Помолчали.
Поперевздыхали.
Попереглянулись. Ой, жутко первый раз осмелеть!
Миша Марков сказал – он не пойдёт. Поддерживает фельдфебеля.
Так и начало склоняться. Тогда и Козлов сказал: не пойдёт.
Тогда – и Канонников. И – Бродников:
– Ладно, мы от тебя не отстанем. Делай, как знаешь.
Поднялся с койки Тимофей и всех перецеловал.
– Ладно, ребята! На фронт поедем – так и там убьют, а ум смертям не бывать. Один другого не выдаём, живыми в руки не даёмся. Смерть – только вначале страшна.
Приглушённо кликнул дежурного. Сейчас велел с нар выдёргивать всех отделённых, пусть не одеваются. Только тихо.