Красное колесо. Узел III. Март Семнадцатого. Том 2
Шрифт:
… Мы, инвалиды, уведомляем вас, товарищи, что нам необходимо соединиться.
Ко всем служащим аптек. Текущие события требуют нашего незамедлительного участия… Кому дороги интересы народной свободы… в воскресенье – общее собрание фармацевтов…
К рабочим печного ремесла. Товарищи печники! Настал момент, когда мы должны принять участие в создании нового порядка… Сплочённым выступлением заявим… 5 марта, в театре миниатюр «Теремок»…
Товарищи чертежники! Старая власть оставила народному правительству тяжёлое наследство… Хищническая политика бюрократов создала в стране хаос… Поэтому всякий чертёжник, если для него слово «гражданин» не пустой звук, должен записаться в союз…
Товарищи гладильщицы! Все организуются и посылают представителей в Совет Рабочих и Солдатских Депутатов принять участие в создании Свободной России. Неужели и теперь мы останемся позади? Соберёмся в женском Медицинском Институте и обсудим наше крайне тяжёлое положение.
Товарищи шофера! Вас просят собраться в театре «Комедия и драма» для организации и выбора…
ОТСРОЧКА ПАРАДА. Предположенный на 5 марта парад войскам, который должен был явиться торжеством решительной победы… – отлагается.
427
Чем ближе к фронту, тем остойчивей и уверенней чувствует себя фронтовой офицер: тут – вся наша мощь, и весь наш дом, подальше от вашей запутанной тыловой жизни. Но в этот возврат Воротынцев не встречал такого успокоения: всё в нём теперь разломилось и никак не соединялось.
А в Унгенах, уже четвёртой своей пересадке, на малом перроне трудно было и в спину не узнать дюжую фигуру Крымова – кажется, не для армии, так тяжёл! Но добирал широтою плеч, а всякая сабля на его боку казалась что-то коротковата.
Сильно обрадовался Воротынцев. Нагнал, взял за руку выше локтя:
– Алексан Михалыч!
Тот обернулся, гулко замычал:
– У-у-у… О-о-о…
Потрясли в рукопожатии.
Бороду – свёл на нет, а усы – большие, набухлые, чёрные.
Хотя оба в одной Девятой армии, но не виделись с осени. Фронт забрал 3-й кавалерийский корпус во фронтовой резерв, в тыл, чтобы тут кормить легче, а дела им сейчас не было.
Лишь на пять лет старше Воротынцева, Крымов, однако, после всех потрёпов выглядел старовато. За эти годы ему досталось. Да как всем нам.
Тогда осенью передавал Воротынцев Крымову приглашение от Гучкова и, кажется, тот ездил в Петроград. И теперь, когда всё так рухнуло со внезапной стороны, сотрясение неуложимое…
– Та-а-ак вот…
Однако Крымов, туша дремучая, не так уж был сотрясён.
– Ну, что-о ж, – причмокивал. – Ну, что-о ж…
Откуда – куда?
О Петрограде смолчал. Был в Москве. И Киев повидал. К себе в Девятую.
А Крымов – в Яссы, в штаб фронта.
Так вместе поедем? Через два часа поезд.
Но из Крымова так просто слова не вытащишь, это надо посидеть, в куриться.
– Ну, пошли, – буркнул Крымов.
Сохранялось между ними ещё от Пруссии «ты».
А в зальце, занявши удобный угол, у отдельного столика сидел всё тот же рослый Евстафий, и тут же стоял походный не чемодан, но сундучок. Любил Крымов с удобством ездить. В таком сундучке сподручно и провизию уложить, и бутылку поставить, не разольётся.
Евстафий поднялся, отчеканил полковнику честь, осклабился. Узнал.
Буфетец в Унгенах был так себе, но чего-нибудь горяченького послал Крымов принести, а остальное из сундучка.
Кроме тяжести дремала в Крымове – медленность, как будто так он чувствовал, что ничего быстрей матушки-земли делать не надо. Сел попрочней на железнодорожный дубовый диван, достал из кармана большой портсигар с листовым уссурийским табаком и стал сворачивать свою кривую цыгарку.
И Воротынцев вместо своей папиросы тоже попросился свернуть медвежью. Но – прямую. Для цыгарки у него был и фронтовой мундштучок: в столичной поездке он его закладывал в чемодан, а подъезжая к Пруту опять достал в карман кителя.
В табаке этом оказалась замечательная сладкая крепость.
Офицеры всегда говорили «Государь», только интеллигенты «царь». Да вот и Крымов, но не как интеллигент, а на правах Ильи Муромца, что ли. Он – как и не на службе императорской, своя отдельная стихия. Судил сожалительно, как о слабом, как и не о старшем:
– А что ж царю было делать, если не отрекаться? За гриву не удержался – на хвосте не удержишься.
– Ну, не на хвосте! Вся реальная военная сила у него была.
Неподвижным сощуром смотрел Крымов куда-то мимо. Ещё затянулся. Выпустил. Присудил:
– Ежели колесо соскочило – значит плохо было насажено.
– А Михаил?! Как Михаил мог?!
– Вот Михаил, скажи, да… – почмокивал Крымов. И рассердился: – Да что ж они наследника между пальцев упустили? Ведь наши казаки просто плачут. Теперь что ж, всю дорогу развалили, как мост взорвали.
– Ах, был бы Гурка в Ставке в эти дни!
Крымов повёл густыми бровями:
– Вот почему-то ж не Гурку назначили. А выбирать – свобода у них была.
Потянул, подымил:
– И чего во Псков закатился?
На путаную поездку царя не было разумного ответа. Даже и не попробовал обратиться за поддержкой к армии.
Неспешлив Крымов на речь, не щедр. И только теперь дошло до его новости:
– А граф наш Келлер, Фёдор Артёмыч, сегодня саблю сломал.
– Как?
И о своём корпусном командире говорил Крымов тоже чуть не снисходительно, как будто всему был хозяин сам. Но – и одобрительно:
– Провёл один полк под «Боже, царя храни» и объявил: «Никому, кроме Государя императора, служить не могу!» И – сломал.