Красное колесо. Узел III. Март Семнадцатого. Том 2
Шрифт:
Пешехонов написал, но усумнился, уж свои ли дрова она перевозит, послал одного товарища пойти на место и поглядеть. Нет, всё в порядке.
Люди так выражали: «Оно, конечно, свобода, а всё как-то сомнительно.»
Стала и почта деньги выдавать только если комиссариат удостоверит подпись.
А того «коменданта всех чайных», который так грозно заявился вчера, а потом скрылся по дороге в Таврический, – сегодня утром нашли в одной из чайных – лежал совсем расслабленный, оказался морфинист, хотя и действительно врач.
А ещё предстояло комиссариату на своей же Петербургской стороне всячески свою власть отстаивать – от самозванцев и от других властей.
Во-первых, узналось, что действует другой комиссариат – в городской управе на Кронверкском, и даже возник чуть ли не раньше пешехоновского. Проверили, какой-то самочинный кружок интеллигентов, которые, наблюдая безначалие, решили организовать власть, главным образом – продовольственную. Этот претендент оказался не опасным, Пешехонов предложил им перейти и вступить к нему. Поспорили – уступили.
Но ещё объявился отдельный комиссариат – на Крестовском острове. Пешехонов не против был бы, чтобы Крестовский и отделился, и без того район у него обширный, – но дошли слухи, что Крестовский комиссариат своевольничает, производит реквизиции, притесняет местных торговцев. Поехали проверять – оказалось, что избраны на собрании местных граждан, так что образовались демократичнее, чем сам и Пешехонов. Но, сам демократ, не мог Пешехонов допустить такое раздвоение действий и неправильную политику, и, хоть сам назначенный, заставил их подчиниться и проводить политику правильную.
А само собой появлялись на Петербургской стороне и власти, назначаемые сверху, и узнавал о них Пешехонов только случайно. Поступил к нему донос, что в одном доме на Каменноостровском управляющий роздал жильцам листки – заполнить, кто имеет какое оружие и сколько. В доносе подозревалось, что это делается, конечно, с контрреволюционной целью: дом – с барскими квартирами, населён состоятельными людьми. Вызвал Пешехонов управляющего – тот подтвердил, что листки такие раздавал, но не по собственной инициативе, а по распоряжению коменданта Петербургской стороны, который в их же доме и квартирует.
Какой ещё такой комендант? Захотел Пешехонов тут же его и видеть. Предстал. Оказалось – подлинный комендант, назначенный Военной комиссией, офицер Гренадерского полка, князь, и комендантствует уже три или четыре дня, но кроме этих листков сделать ничего не успел. Пешехонов, собирая грозность, заявил ему, что двоевластия не допустит и готов признать его комендантом только, если он подчинится Комиссариату.
Вежливый грассирующий князь согласился даже с радостью, он и представления не имел, какие обязанности ему выполнять дальше. Он охотно взялся теперь составлять постовые ведомости, наряды, дело, которое знал. (Решили за ним всё-таки последить, но ничего дурного не заметили.)
Так Пешехонов энергично устанавливал единовластие – но чьё же? Кто послал его самого – Совета Рабочих Депутатов.
А как же правительство – есть у нас? или нет?
424
Петроградцы могли как угодно уверять, что у них успокаивается, – но зараза анархии расползалась, и прежде всего на ближайший Северный фронт.
Генералы выполнили свой долг перед революцией, помогли безболезненно сместить царя, – но революция не выполнила своего долга перед генералами: она начинала сотрясать саму Действующую армию.
И никакие радостные сообщения от Временного правительства не могли утишить тревогу генерала Рузского: эти банды, уже даже проскочившие Псков, уже в ближних тылах Северного фронта, загораживали от него всё остальное. В самом Пскове какие-то солдаты автомобильной роты из Петрограда отстраняли городовых и развешивали красные ленты на лавках, поверх гербов. По Пскову и местные солдаты начинали бродить беспорядочными группами. В Режице – под самым уже Двинском! – между штабом фронта и штабом 5 армии! – вооружённая банда неизвестного происхождения делала, что хотела, – бушевала в управлениях начальника гарнизона, коменданта, в полицейских участках, на всех наставляла оружие, сжигала деловые и полицейские бумаги, обезоруживала офицеров, военных: чиновников… Такое – в армейских тылах?? Как же воевать? За всю свою военную карьеру генерал Рузский не встречал ничего подобного: микробы, которые проникают через военные перегородки и вмиг разрушают ткань. Как против них действовать? Если их не уничтожить в самом начале – они развалят всю армию, всё то условное подчинение старшим в чине и уставам, на котором держится армейская структура: если его разрушить, то не останется ничего.
Однако и действовать самостоятельно, хватать и казнить этих бандитов, Рузский тоже не мог, по сложности революционной обстановки. Какими ни оказались петроградские деятели неблагодарными и безответственными, но генерал Рузский не мог противостоять им в одиночку, он не мог один выступить в роли военного карателя, – этого бы ему не простило общество. Поэтому надо было добиться единства действий всех Главнокомандующих, – и после события в Режице Рузский уже начал сожалеть, не зря ли он отказался от съезда Главнокомандующих. А теперь оставался только – рапорт Алексееву? И послали его.
Но Алексеев лишён таланта и смелости подлинного полководца, он никогда не возьмёт на себя смелое распоряжение, он конечно будет только докладывать в Петроград, и на это уйдут и часы, и дни, и неизвестно, выйдет ли что путёвое. Так что посланная Алексееву телеграмма о бандах зависнет надолго. Конечно, до Могилёва ещё когда эта зараза докатится, – а здесь она разрушала само тело Северного фронта – и сам Главнокомандующий со штабом не защищены от них, никакой караул не защищает от этой чумы. Да красные лоскуты на солдатах уже стали появляться и при самом штабе, даже в комендантской роте. И нельзя было запретить, потому что и депутаты Думы приезжали во Псков в таком же окружении агитаторов с бантами.
И оставалось Рузскому – вступить в прямое сношение с одним из своих соседей. Не с Эвертом конечно – тупым служакой и монархистом, но – с Непениным, с которым объединяли Рузского общественные симпатии и передовые взгляды. И положение их сейчас было сходно: у Непенина забурлило ещё раньше и больше. Вдвоём с Непениным они могли бы сейчас выработать и общую тактичную линию поведения.
Подумывал Рузский, как же ему снестись с Непениным короче всего. Очевидно, через Ревель. И он начал набрасывать телеграмму, которая могла бы безопасно пройти и руки шифровальщиков – а вместе с тем, от развитого человека к развитому, передать Непенину всю деликатность соображений.