Красное колесо. Узел III. Март Семнадцатого. Том 3
Шрифт:
И Шляпников, уже теряя уверенность, рассказал им, каков план. Но бровастый крупнолицый Муранов, но тихоусый Сталин не поддались навстречу. А в улыбке Каменева выразилось снисходительное сожаление.
Да, в оценке войны как империалистической они конечно сходятся. Что войне надо положить конец – да. Ни аннексий, ни контрибуций, да.
– Но, – пояснял Каменев Шляпникову, немного скучая, – у вас не хватает вот какого оттенка: пусть не рассчитывают Гогенцоллерны и Габсбурги поживиться за счёт русской революции. Наша революционная армия даст им такой отпор, о каком не могло быть и речи при господстве предательской шайки Николая Последнего. Тут вот что разъяснить необходимо: война до полной победы, конечно, не наш лозунг. Но «война до полной победы демократии» – наш.
Мурашки забегали у Шляпникова по голове, как от заполза какой-то твари: вот как лозунги подменяют на ходу, вот мастера! Вот это и есть те мастера: между двумя прямыми решениями – вести войну или не вести – находят ещё десять промежуточных и между ними, как меж забитыми кольями, юлят и путают.
Так ловко это оказалось состроено – не нашёлся Шляпников сразу ответить. Но он же знал свою верность! он точно её знал! Сколько раз, лишённый связи с Цюрихом, он воспалённой головой пытался и пытался представить, как бы решал Ильич, – и всё знание повадок Ильича, и своё, какое было, понимание марксистской теории, и светлые подсказки Сашеньки – всё сходилось, он не мог ошибиться, он не разучился же совсем в дураки! Он делал так, как бы делал Ленин. В наступивших чрезвычайных революционных условиях он вёл и вёл общепризнанную большевицкую политику, как она была десять раз проложена Лениным в «Социал-демократе» и в письмах. А вот, приехали и…
Да не свихнулись ли они в ссылке? Да – большевики ли они ещё сегодня или уже меньшевики?
Так разволновался Шляпников, что стал искать папиросу, никогда не куря.
Горько обидно было не за то, что они не понимают, не согласны, – но за подавляющую их манеру, что одних себя они признавали и приехали занять готовые места.
И Шляпников не решился бы им напомнить, как всю войну он тут на подпольи раздирался один, и пережил отпаденье скольких и извращение скольких, и две сумасшедших революционных недели, – а теперь Каменев вежливо отстранял его белой ручкой, Муранов грубо отпихивал плечом, а Сталин невыразительно покуривал. (И за что его, такого несамостоятельного, сделал Ленин членом ЦК?)
И – как должен был Шляпников выявить им не только свою правоту, но и полномочия, силу, власть? Таких приёмов он не знал. И некрасиво применять их к однопартийным товарищам. Все – уважаемые товарищи, страдали в ссылке.
570
Михайловский театр теперь пришлось возвратить под возобновляемые спектакли – и сегодня днём солдатская секция Совета собиралась опять в Таврическом, снова истаптывая, прокуривая, исплёвывая весь Екатерининский зал, а в Белом – опять где и по двое в депутатское кресло, кто влезет, и сплошь забивая все ступенчатые проходы, и вокруг лож, и ложи, и ещё круговыми толпами не помещаясь в распахнутых дверях.
Но от жары – снимали папахи, фуражки. И под сводами парламентского зала эта тысяча стриженных под машинку голов, уже подсмотренных фотографами, – щурились, кто робче, кто смелей, на самих себя, на зал, на свою новую непривычную власть.
И можно ли было от этих стриженых голов дождаться государственной мудрости?
Предлагали Станкевичу взять сегодня председательство в зале – но он не решился: всё не находил в себе ухватки И смелости положить руки на руль. Вот у Богданова были для этого нужные качества: самоуверенность до нахальства, и категоричность вдалбливать, не стесняясь повторов. Чтобы вести толпу – видимо, и надо быть таким.
Всем уже была известна, никем не оспаривалась, державная воля петроградского гарнизона: ни одной петроградской части на фронт боле не отправлять! никуда содвигаться не желаем! Но уже зацепляли на днях, а теперь, когда военные заводы начинали работать, выпирало: а как с боеприпасами? Снаряды и патроны можно ли из Петрограда выпускать на фронт или тоже нельзя, чтоб не укрепить контрреволюцию?
Исполнительный Комитет уже знал, куда подталкивал, но размышляли и шершавые, неумелые головы. Оно спокойней бы, конечно, ничего оружейного из Питера не выпускать. Но и армию против немца как-то нельзя же оставить без оружия.
И какой-то серый, а осмотрительный, придумал, подал с места. И согласились постановить: все петроградские части пополнить до двойного боекомплекта – так, чтоб на случай какого столкновения сохранять перевес революционного гарнизона. А уж тогда, что свыше заводы наработают, – выпущать, ладно…
Неуверенного прапорщика Утгофа на председательской вышке сменил оборотливый Богданов, к нему солдатские депутаты уже и привыкли. И как о несомненном, весело бойко стал им объяснять: что вот в войсках начали присягать Временному правительству, а о чём присягать – с нами не согласовано. Временное правительство поспешило присягу разослать, а с представителями солдат, с Советом – не посоветовалось. И что надо было в присягу поставить – защита революции, защита свободы – то ничего не поставлено. А к чему это навязывают крестную клятву или коран целовать? Это не по-революционному! Это затрудняет принятие присяги верными сынами отечества и не способствует развитию революции на благо народа. И потому постановляет Совет солдатских депутатов (Богданов всегда вперёд знал, что Совет постановляет, уже и на бумажке выписано): опубликованный текст присяги считать неприемлемым, к присяге пока больше никого не приводить, отставить, – и пускай Временное правительство переработает текст с представителями демократии. А какие части уже успели присягнуть – ту присягу считать недействительной.
Станкевич слушал со сжатым сердцем. Это катилось неудержимым, огромным, давящим колесом, перекатывалось по Петрограду и дальше на все фронты, – и маленькие фигурки под колесом ничего не могли остановить. Он сам – не мог остановить на Исполкоме, и не мог остановить здесь, и даже знал, что Богданов тоже был с этим не вполне согласен – а вот проводил. Это катилось обширным ободом как будто помимо воли людей. А что за суматоха поднимется на фронте? Присяга – тут же отмена присяги, – а дальше? Как быть армии? Как же можно, дав присягу, тут же отменять? Теперь срочно сочинять ещё новую? Так над ней уже будут смеяться.
От законодателей – криков не раздалось. Присяга – не задевала их за шкуру, отменить – так отменить.
Ещё хуже.
И сам же Богданов, перепугавшись лёгкости, спешил объяснить, что отклонение присяги совсем не означает неповиновения Временному правительству! это только – поправка, а новый государственный порядок надо упрочивать!
Упрочивать – но неумолимое кружение передавалось и тысячному сборищу. И какой-то военный врач, повторяя знаменитую реплику Набокова из Первой Думы:
– Власть исполнительная да покорится власти законодательной!
Не поняли, но похлопали.
Закружилась и повестка дня. То и дело лезли с приветствиями представители – от Минска, от Осташкова, от 4-го Донского полка, от каких-то захолустных запасных. А тутошние – лезли поговорить о правах солдата, за прошлые разы не наговорились.
Вот, скажем, ежели офицер допустит превышение власти – то что должен делать ротный комитет?
А – имеет разве право офицер наказать солдата без согласия ротного комитета? Даже и за провинку?