Красное колесо. Узел III. Март Семнадцатого. Том 3
Шрифт:
А между тем – толклись к Корнилову корреспонденты газет, получать новые интервью для публики: что именно думает и хочет сказать командующий по поводу славного революционного петроградского гарнизона?
И что же? – врать, делать счастливую мину? Разозлясь, переступил оглядку на Совет депутатов и сказал «Речи»:
– Выборное начало в армии – нежизненно. Оно не может содействовать силе армии, а скорей породит рознь. На фронте надо не рассуждать, а делать.
А ещё же вливался в служебный день командующего поток приветствий от многих частей со всей тыловой России, от гарнизонов далёких городов и городишек, и все они выражали восторг от революции, благополучие своего состояния (можно вообразить), – то от конного полка из Харбина, то от гарнизона Вологды, а и штатские не ленились слать почему-то командующему – из Томска какой-то Нахалович, председатель правления печатников, из Липецка какой-то Трунцевский, ото всех городских организаций.
Сегодня, в воскресный день, только и подошёл Корнилов к этому столу, где навалены были приветствия, перебирал и удивлялся.
И вдруг ещё больше удивился, услышав отчётливо через окна – маршевую музыку.
Да кажется волынский марш.
Подошёл к окну – да: на Дворцовую площадь, в бледном солнце, нехолодно, с Невского заворачивала колонна в бескозырках. И со многими красными знамёнами, плакатами на двух палках – и вытягивалась вдоль Зимнего.
Что это? Ещё одна особенность нынешнего гарнизонного положения: не командующий назначал части явиться – а сама часть решала, когда б ей явиться к командующему.
Прибежали адъютанты, объяснили: Волынский батальон, отстаивая своё право считаться в революции зачинателем, ходил в Государственную Думу, а оттуда пришёл представиться командующему.
И что же оставалось командующему? Надо идти и приветствовать.
Надевал свою фронтовую шинель. (Красной генеральской подкладки сроду он не нашивал – так меньше красного было и сегодня.)
Да, с этим первенством. Когда он был у волынцев три дня назад, ему говорили, что есть же самые первые, кто начали всю революцию, только спор идёт, кто именно: говорили – старший унтер Кирпичников, другие – будто прапорщик Астахов, третьи – ещё кто-то. А так как весь выход воспитания гарнизона оставался – льстить и хвалить, так может первого– то был смысл – отметить?
Когда Корнилов в сопровождении нескольких офицеров вышел на площадь и по косой пошёл к батальону – тот весь уже был выстроен, лицом к Главному Штабу, и так же повёрнуты все знамёна и плакаты, так что на ходу имел генерал удовольствие и прочесть некоторые: «Готовьте снаряды!», «Война до полной победы!», «Не забывайте своих братьев в окопах!». Что ж, надписи хороши, ни одной дерзкой, кроме «Да здравствует Совет рабочих депутатов», – но есть и в честь правительства.
И эти надписи подбодрили Корнилова. Да не могло измениться русское солдатское сердце! Они – не от зла так распустились, а – от растерянности: военный министр мямлит в приказах, одни офицеры разбежались, другие заискивают, – а солдаты, волынцы и всякие другие, бесхитростно бы готовы отдать свой долг родине, – откуда бы в них другое!
И Корнилов всё чётче и бодрей подходил к батальонному строю.
Не слишком полным подтверждением заметил, что офицеров – мало. А к нему навстречу спешил с рапортом… прапорщик. И доложил, что он – командир батальона.
М-да-а… Где же их полковники? капитаны?
– Слу-ушай! На-краул!
Подхватили винтовки на караул.
Командующий пошёл вдоль фронта и повелительным хриплым голосом здоровался. Рявкали в ответ – дружно, совсем неплохо.
– Да, – вспомнил Корнилов. – Где тут у вас такой Кирпичников?
– Уже прошли, господин генерал. В учебной команде.
– Ну, покажете во время марша.
Стал Корнилов посередине против строя, достаточно отдалённо, чтобы видели все, и выкрикивал речь. Отчасти по обязанности, отчасти искренно.
– Спасибо, братцы, за то, что вы пришли сюда. – (Без вызова.) – Вашей кровью запечатлелся новый порядок. – (Впрочем, кажется, у них потерь и не было.) – Славные петроградские войска сыграли огромную роль в добывании свободы. У вас – молодецкий вид, образцовая дисциплина. – (Ой-ой.) – С такими солдатами, как вы, никакой враг нам не страшен. Помните, братцы, что дав России свободу, мы не должны забывать о наших братьях в далёких окопах. – (Кто-то же из них написал, значит – помнят.) – Наш долг – дать им помощь людьми. Снарядами. И продовольствием. Спасибо вам за вашу преданность новому правительству. Верьте своим офицерам, они – не враги свободы, но желают родине только счастья.
Корнилов – не был никакой оратор и уже не знал, что б ещё сказать, всё обсказано.
– Да здравствуют ваши начальники! Да здравствует славный Волынский полк!
Последнее – особенно пришлось по душе, – и прогремели «ура» мощные. Подхватила кричать и публика, тем временем набравшаяся на площадь вслед за батальоном.
И на правом фланге батальонный оркестр заиграл эту пакостную ихнюю марсельезу. И так почему-то замедленно играл – получалось вроде похоронного марша.
Корнилов сделал знак командиру батальона, тот – оркестру, оркестр выходил против строя.
Волынцы перестраивались поротно в походную колонну.
Тем временем командир батальона указал Корнилову унтера Кирпичникова в первой шеренге. Невысокий, поджарый, губастый, простой, выправка отличная, – в чём-то он показался Корнилову похожим на него самого.
А не награждать бы его, а – розгами высечь.
Отлично загремел церемониальный марш – и, заворачивая правым плечом, роты равнялись и затем печатали снег перед командующим.
На снисходительный глаз – даже и ничего. Если б ещё подструнить их с недельку.
Но – радостно шли, с открытой душой.
Наши солдаты! Не может быть, чтоб уже ничему не помочь.
Командующий отрывисто благодарил, каждую роту отдельно.
Отвечали – весело.
И с каждой прошедшей, ушедшей, пропечатанной ротой веселье как будто ещё нарастало.
Оно передалось толпе, толпа – хлынула вослед за последней ротой и оркестром – подхватила Корнилова на руки – как две недели назад никто б не осмелился с генералом, и в голову бы не пришло. И – ввысоке понесли его в штаб.
Все кричали, ликовали, доигрывал оркестр.
Корнилов нёсся в неудобном возвышенном положении над толпой и думал: вот так бы и от пулемётных полков отделаться, парадом? Мол, низкий поклон вам от меня как от командующего за великую услугу, что вы оказали делу освобождения, а теперь придётся вам пойти на фронт помочь своим. Готовы ли, братцы?…
Нет, не пойдут, мерзавцы.
572
Длинные дальние локти свои кусал теперь Николай Николаевич: зачем уехал с Кавказа? Он был Наместником обширной благодарной страны, его любила армия, любило население и даже социалисты почтительно разговаривали с ним, – попробовал бы кто-нибудь его оттуда сместить! Что за несчастная путаница произошла с его назначением в Верховные, зачем Временное правительство срывало его с Кавказа, почему не сообразило, не остановило раньше?