Красное колесо. Узел III. Март Семнадцатого. Том 3
Шрифт:
Но вот заездили кой-где по деревням городские. Мол, земля должна быть в одну неделю отнята у помещиков и передана безземельным.
– А остатним шо ж? Шиш?
Приехали какие-то в солдатских шинелях:
– Громите, товарищи! Ничего вам не будет, мы – за народ!
Рвут телефонные провода из помещичьих имений.
А другие приезжают: собирайсь, выбирай ка-ми-те-ты. В кажном селе, в кажной волости должон быть ка-ми-тет. А сельских старост, волостных старшин – по шапке, сельских урядников – в шею.
В Саратовской губернии помещик Борель произнёс к крестьянам речь: «Не верьте новому правительству! Его дела в конце концов зальются кровью!»
Арестовали его.
На
В мелких деревнях Феодосийского уезда после переворота говорили крестьяне:
– Ото, мабуть, нас опять отдадут панам у неволю.
И этот слух, что восстановится крепостное право, широко раздался по Югу.
625
Ещё и сегодня смеялись московские адвокаты, как в минувшее воскресенье на адвокатском собрании Корзнер предложил давать говорить ораторам только умным и толковым – за что получил от председателя предостережение. А разнервничался Корзнер не только от изобилия совещаний в прошлые две недели, но в то воскресенье оно и растянулось почти на целый день: назначили его в час дня, не учтя, что в этот день Совет рабочих депутатов определил быть в Москве грандиозной демонстрации, празднику свободы. И демонстрация имела успех, особенно из-за весенней погоды, вся Москва была на улицах, и от сборных пунктов десятки тысяч стягивались к центру – молодёжь, женщины, штатские и солдаты без строя, то «отречёмся от старого мира», то «вихри враждебные», и масса красных плакатов и флагов, а с Арбатской площади и отдельная колонна евреев, – и всё это на Театральную площадь, море голов, не то что ехать, но пешком нигде не пройдёшь, с верхних этажей и с низко летящих аэропланов разбрасывали прокламации – «Свобода всему миру!», «Больше снарядов в окопы!», «Война до победного конца», потом появился Грузинов со штабом на лошадях, под колокольный звон. И от того всего на адвокатском собрании долго не было кворума: кто застрял на улицах, а кто и дома, не поучаствовали и в демонстрации, и на заседании просидели до позднего вечера.
Корзнер потому особенно нервничал, что эти дни нужно было повсюду успевать быть: и на службе, и с клиентами, и вот здесь, на профессиональных совещаниях, и не пропускал же он заседаний Комитета общественных организаций.
– Между прочим, знаете, господа, к нам туда стал ходить писатель Бунин. Думает всё увековечить в художественном произведении.
И заседания одолевали – и никак же нельзя без них: историческое время, оно несётся или крадётся невозвратимыми шагами. Сейчас чего-то не увидишь, не отзовёшься, – потом не исправишь за тысячу лет. Конечно, время – не разглагольствований, а напряжённых дел, но и без совещаний не обойтись, и получается ежедневных. И сословие присяжных поверенных, острее других изнывавшее под гнётом старого режима (сейчас жутко вспомнить: да как же терпели это полицейское хулиганство?) и особенно ярко себя проявившее в защите лиц, гонимых за политические убеждения, – теперь должно возглавить процесс всеобщего разъяснения и даже всеобщей организации. Продолжая охранять эволюцию личной свободы, стать и авторитетными глашатаями гуманных начал среди взволнованного населения.
Адвокатское собрание потребовало изменить адвокатский значок, убрать из него эмблемы прежней власти. Ожидали и пополнения адвокатесс в свои ряды. Постановили: стремиться не к созданию разнообразных партий, ибо теперь у нас единая партия – весь свободный русский народ, но – Союза Союзов, как в 1905, который опять бы объединил всю интеллигенцию. Выбрали редакционную комиссию, туда вошёл и Корзнер, составить обращение от адвокатов к народу и войскам.
Поддержка Временного правительства народом была из задач первоочередных. Надо было организовать, наладить, чтобы изо всех мест посылали выражения доверия правительству. Надо было всюду разъяснять: кто подрывает Временное правительство – тот идёт против народной свободы. Смотрите, новые министры буквально не спят и не едят по недостатку времени, своим примером призывая и нас к сверхчеловеческой энергии.
Но Игельзон посмеивался:
– Ещё самой главной опасности, господа, вы не учитываете! Сейчас для революции самая большая опасность – это обыватель. За переворотом не успевают души, ущемлённые обывательщиной. Человек стоит в стороне от всей сложной мучительной борьбы, но рассуждать
Крикнули ему в тон:
– Да сгинет обыватель, паразит революции! Он сосёт её кровь своей мизерной рассудочностью.
В шутку. Но и серьёзно.
В самой же Москве произошёл недопустимый и опасно знаменательный казус: курсистки медицинского женского института выразили недоверие новой власти! На каком же основании? На том, что она свергла старую власть слишком бесконфликтно, – так не будут ли и сами такими же? Оригинальный поворот мысли… Точно так же и крайне левая группка большевиков обвиняла сейчас «Утро России» и другие московские газеты, что они два лишних дня подчинялись запрету Мрозовского и соглашались печататься без всякого намёка на петроградские события – и только забастовка типографов не дала им выйти в таком прилизанном виде. Все такие выпады покрывались остро-опасным словечком «буржуазия». В Совете эти большевики кричали: «Не допустить буржуазию править городской думой!» На митинге в Лефортове один большевик заявил: «Буржуазия устроилась в Земгоре и уклоняется от воинской повинности!» Вот новый поворот – уже и Земгор им плох! Уже и лозунг республики их не устраивает! В уличном «Московском листке» «буржуа» зазвучало как ругательство, среднее между «подлец» и «скотина». «Буржуи» – это буквально все, у кого белая манишка, интеллигентный вид.
Так внезапно возникла опасность молодой свободе совсем с неожиданной стороны. Пристально следили за этими симптомами. Симптомы входили и в их собственные дома. У Левашковичей прислуга уже выставила требования: светлую комнату, два часа перерыв на обед, два свободных дня в месяц, удвоенное жалованье плюс беспрепятственный приход гостей. Вот так они поняли свободу! А уступи – требованиям конца не будет. Деньги, допустим, можно добавить, – но разрушить собственную жизнь, распорядок и сделать из квартиры проходной двор? Выставляется харя.
Разделить ряды восставшей России – да это мечта клевретов старого режима, это и есть правая интрига. Вызвать междуусобицу – что может быть теперь желаннее для погромщиков? И вот путь: бросать самые крайние левые лозунги – и так разделить демократию. А дурачки-большевики клюют. Ясно, что это – всё та же черносотенная опасность, но выплывающая с левой стороны. Удобно! – ведь сейчас идёт бешеная скачка левых позиций. Теперь, когда на улицах нет городовых, – отчего не кричать «да здравствует свобода!»? Теперь все стали левыми, левизна страшно подешевела. Да в России никогда и не было искренних консерваторов: как можно быть консерватором в стране, которой нечего хорошего хранить? что можно было отстаивать в этом насквозь прогнившем режиме? А сегодня – какую привлекательность для бывших монархистов может иметь монархизм, если он перестал им платить? Консерваторы у нас всегда были те, кому выгодно распутство и гниль, – а вот теперь они все хлынули в «левые». Кто воистину был левым при царском режиме – теперь не нуждается леветь, и выглядит как бы отсталым. А безответственные выглядят «ещё левей», – и перед ними уже тускнеет левизна сознательная.
Ах, досадно было тратить аргументы и усилия против ещё этой мнимой левой опасности, когда не добиты были главные тёмные силы! Хотя реакционные гнёзда, могущие сейчас организовать контрреволюцию, не открывались явно, но они безусловно своё роют и только ждут благоприятного момента. Уже были слухи, что в Витебске, Кишинёве, еще где-то, идут еврейские погромы, потом не подтвердились. Но защиту свобод надо спешить упрочить! (И когда же, наконец, будет издан акт о еврейском равноправии? чем объяснить такую медлительность, кто держит?) Пока что, говорят, полковник Мартынов из Охранного отделения даёт обильные показания на всех своих сотрудников. И надо доискаться и назвать всех, до последнего имени! И найти все корни убийства Йоллоса и Герценштейна! А если оглядеться дальше: по провинциальным городкам что там сидят за общественные комитеты? Какие-нибудь совсем чуждые революции люди, и если схлынет столичный революционный напор – они ещё откроют своё истинное лицо. Там сидят и купцы, которые и сегодня называют евреев спекулянтами.