Красное колесо. Узел III. Март Семнадцатого. Том 3
Шрифт:
Загудели батарейцы: про что дело идёт? хотим знать. У Зюньзи появилась в руках какая-то бумажка.
Но уже не слушали его, а запросили своего капитана:
– Ваш высбродь!… То ись, господин капитан. Объяснить вы нам по-простому: о чём дело идёт?
Капитана Клементьева любили: имел он сочувствие к батарейцам, и никогда никого попусту не распекал.
Со своей манерой молча похаживать-посматривать, он и сейчас присмотрелся – встал – перешёл к столику ближе, но не касался его, и не искал положения рук, улривычного военного они всегда
– Да что ж, ребята, – заговорил негромко, но всё было слышно. – Тут дело такое. Старый порядок – кончился. А нам – жить нужно.
И остановился. Да кажется, всё главное и сказал. Поняли.
Гулай подумал: и правда. Какой бы там космический аспект революция ни имела – а нам жить нужно.
– Вот и приходится новый порядок заводить, – так же сдержанно и печально объяснял капитан. – И новый порядок придумал, в помощь командиру и в вашу защиту, – батарейные комитеты. Вот вам и нужно в этот комитет выбрать трёх человек. И всё.
– Так это – ещё новое начальство будет? – закричали, смекнули сразу. – А фейерверкера на что?
Один телефонист громко крикнул за комитет. Ему:
– Заткнись, проволочная катушка!
Переругивались.
Приезжий прапорщик бесполезно стучал карандашиком по столу.
Капитан надумал ещё сказать. Замолчали.
– Батарейный комитет будет заведывать всеми батарейными делами, кроме боевого и строевого. Дел таких немало. Например, кому идти в наряд, на кухню или к лошадям. Кому обмундирование дать, кому не дать, – комитет и решит.
– Ого-о-о! – закричали.
– Не-е-е! Лучше нехай фельдфебель! Он приобычен, рука наторена.
– Не, вашескро… господин капитан! – кричали возмущённо. – Подпусти кого к обмундировке – так на себя напялит и ещё в запас возьмёт.
– А выбирайте таких, что не возьмут, – пожал плечами Клементьев и ушёл на свою табуретку.
Дело перешло опять к Зюньзе. А бумажка в его руках оказалась списком кандидатов – кто, когда, где успел её написать и ему подсунуть?
Прочёл старшего орудийного фейерверкера.
– Ничаво, – отозвался смиряющий голос. – Повертит тебя строго, но что требуется – отпустит.
– Да погрозится, что морду набьёт, коли чистым ходить не будешь.
Уж этот – раздавал, ничего.
– Старший фейерверкер Теличенко.
– Энтот себе лучшенькое отложит!
– Возле воды ходить, да не замочиться?
– Пущай, ничего, подходящий.
Так так и выходил фейерверкский комитет, удивился Гулай. Не мытьём так катаньем.
Нет, третьим Зюньзя прочёл, не ведая, что это его обидчик:
– Бомбардир Прищенко.
Тот и сам не ожидал – вздрогнул.
Сразу несколько недовольных голосов:
– Ишь, гад, куда нацелил!
– У его штаны аль подштанники запроси, так он с тебя до пуза всё сымет, на солнце посветит, и ещё ругнёт – поноси.
– Так значит, не подходит? – спросил Зюньзя.
Но и спорить оказались ленивы – кого ещё искать? Да и досуга нет.
– Почему не подходит? Пущай и ён будет, как прыщ на
Других мнений не было.
Прищенко сидел красный от волнения.
Чёрный длинный Хомутов вскочил, прислушался:
– А никак, ребята, кухня ходу даёт? Как раз своечасно!
– Так позвольте, товарищи, – уже неуверенно и брезгливо заявил Зюньзя. – Надо голосовать, сколько за, сколько против, надо в протокол…
– Да пиши, пиши энтих, что выкликнул!
С поворота дороги показалась и сама кухня с завёрнутым дымком.
Побежали за котелками.
627
Ушли в землянки офицеры. Разошлись по делам старшие фейерверкеры. Фельдфебеля и с утра на батарее не было. Ушли ездовые к себе на передки – а у номеров что-то не улягалось: расщекотили их, задели – и теперь не могли они сразу к старому смириться, а разгулялись: чего бы такое поделать?
А погода – тучная, мерклая, «пузырей» немец не подымает.
– Хоть бы пострелять, что ли? – кто-то вздохнул.
– Тю на тебя! – цыкнули, – оглузденел? Нам чичас немца никак затрагивать нельзя. Перекрестись, что он не трогает! Что тебе в боку застряло?
Стали вспоминать, когда последний раз стреляли, – да уж назад тому недели три? Да погодите, братцы, это не когда наш ероплан пузырь немецкий поджёг? (Повалил дым буро-волчистый, и пожалели ребята наблюдателев, какие с пузыря в трубу глядели: люди они тож, а спалятся как мухи в таком огне. Да пущай, мол, и жарятся как вьюны на сковородке, на то война. Или вниз сигают. А как сиганёшь? – по верёвке? так промеж ног усе сдерёшь, бабе удовольствия останется немного. Так у них зонты огромадные сделаны, прыгать.)
Расходились ребята, как праздник неоконченный, лишь затравленный, – нет, что бы поделать? А ни в чём карахтеру не разгуляться. И кто-то тут и догадайся:
– Так, братцы, теперя комитет у нас есть – а зачем? Пущай не зря подмётки дерут. Пущай составляют список всякому довольствию, какое нам требовается.
– А чего требовается? – Евграфов передразнил. Он за эту неделю уже наметался, нанюхался: – Нам требовается – по домам. И всё тут!
– Как это – по домам? – строго окликнул пожилой правильный, и шрам его под глазом надулся, покраснел. – А Россию – чего? – прос…?
– Усю не заберуть! – отгукнули ему. – Нам чего-ни-то оставят!
– Это – гак, братва. Нам – замирение требуется. И тут батарейный комитет не пособит.
– Замирение – не за первым холмом. А вот насчёт вещичек. Ведь обносились.
У Хомутова и локоть куфайки протёрт.
– Давай! Пусть комитет пишет, заготовляет. А на чо выбрали?
Однако и старший наводчик и старший телефонист ушли, да их потревожить нельзя, уважают.
А попался Прищенко, рожа рябоватая. Потянули его, потолкали: пиши! Да де ж писать? Да всё за тот же столик колченогий, пока с неба ни дождя ни крупы не сыплет. А на чём же писать? А от собрания листик чистый остался, иде он?