Красное крещение
Шрифт:
— Согласны. Конечно согласны, — наперебой, радостно восклицали монахини. — А как же не согласиться. Нам лишь бы монастырь вернуть да снова Богу служить.
— Ну, вот и хорошо, — сказал, довольно потирая руки, Коган, — скоро прибудут подводы, и мы с вами поедем на пристань, а там — на барже по реке к селу. Прошу не расходиться. Можете здесь сидеть и молиться себе на здоровье.
Коган вышел из трапезной, за которой стояло двое красноармейцев с винтовками.
— Никого не выпускать до моего прихода, —
Из-за дверей трапезной было слышно дружное и слаженное пение монахинь: «Царица моя Преблагая, надежда моя Богородице...»
30
Подводы с монахинями подъехали прямо на пристань, когда город погрузился в сумерки. Возле причала стояла старая деревянная баржа и буксирный катер. Монахини по трапу стали переходить на баржу.
Двое красноармейцев, Зубов с Брюхановым, направляли сестер к откинутому на палубе большому люку.
Монахини спускались по широкой и пологой лестнице прямо в трюм баржи. Брюханов освещал им путь фонариком.
В то время как монахини погружались в баржу, к пристани подбежал Степан. Красноармеец с винтовкой наперевес перегородил ему дорогу:
— Стой! Куда идешь? Не положено.
Степан отошел в сторонку и спрятался за ящики. Он достал бинокль и навел его на баржу. Увидев Когана и Зубова, вздрогнул и чуть не уронил бинокль.
Когда все сестры спустились в трюм, Зубов подвесил фонарик на крюк к потолку трюма и быстро вылез наверх.
Как только он оказался на палубе, крышку люка сразу же опустили. Зубов сверху навесил на люк большой амбарный замок и, закрыв его, отдал ключ Когану.
— Герметичность баржи проверили? — спросил Коган у Зубова.
— Какую еще герметичность? — удивленно переспросил тот.
Тут же он хлопнул себя по лбу.
— А, понятно. Все в полном ажуре.
Коган махнул рулевому-мотористу. Тот завел мотор катера и, стронув баржу с места, потащил ее вниз по течению.
31
Как только катер начал буксировать баржу от причала, Степан побежал к берегу, где стояла лодка.
Он вытащил из-под пирса спрятанные весла, отвязал лодку, оттолкнул от берега, запрыгивая в нее на ходу. Быстро вставив в уключины весла, Степан направил лодку в сторону удалявшегося катера.
32
В трюме баржи царил полумрак, так как фонарик был не в силах осветить все огромное пространство баржи. Сестры, сбившись в кучку, испуганно оглядывались кругом. В носовой части баржи на соломе они заметили двух женщин. Одна из них сидела, прижавшись к борту баржи, а другая лежала возле нее, постанывая.
— Кто вы? — в страхе полушепотом спросила одна из монахинь.
— Я ваша игуменья, сестры мои, — ответила сидевшая женщина.
Монахини с радостными криками кинулись к матушке настоятельнице.
— Тише, тише, сестры, мать Феодора умирает.
Услышав такое прискорбное известие,
— Сестры мои, не время сейчас плакать, а время молиться.
Повинуясь властному голосу игуменьи, сестры умолкли.
Вдруг одна из монахинь вскрикнула, а за ней еще несколько сестер.
— Вода, здесь проходит вода.
— И здесь, и здесь вода, мы все потонем!
— Матушка игуменья, что делать? Нам страшно.
— Молитва прогонит страх, не бойтесь, с нами Христос, — как можно ласковей произнесла игуменья, — сестра Иоанна, задавай тон, пропоем псалом «На реках Вавилонских».
Под сводами темного трюма раздалось благостное и жалостливое песнопение: «На реках Вавилонских, тамо седохом и плакахом...»
Песнопение преобразило сестер. И хотя по их лицам продолжали струиться слезы, это уже были слезы молитвенного умиления, а не страха.
33
Буксир, ритмично чавкая мотором, проследовал вдоль товарной пристани, и вскоре огни города скрылись за поворотом русла реки.
Коган курил на палубе папиросу, вглядываясь в темноту заросшего кустарником берега.
За штурвалом стоял тот самый матрос, что особо отличился при изъятии церковных ценностей. Синяк у него уже прошел, и он был исполнен гордости за оказанное ему доверие. Покосившись на Когана, матрос обратился к нему:
— А угостите-ка, товарищ комиссар, папиросочкой.
Не глядя на матроса, Коган достал портсигар и, щелкнув крышкой, протянул его. Матрос ловко подцепил папироску, на мгновение замешкался и подхватил вторую.
— Благодарствую за табачок.
Комиссар, ничего не отвечая, молча захлопнул крышку портсигара, сунул его в карман, продолжая в задумчивости смотреть на берег.
Матрос, попыхивая папироской, самодовольно поглядывал на Когана, как бы говоря: «Что бы вы без меня все делали?»
На палубе самой баржи сидели двое красноармейцев: Брюханов и Зубов, прислушиваясь к песнопению, доносящемуся из трюма.
— Чего они распелись? — недовольно проворчал Зубов.
— Пусть попоют напоследок, — сказал, зевая во весь рот, Брюханов.
Матрос убавил обороты двигателя и, повернувшись к Когану, почему-то шепотом, как будто их мог кто-нибудь услышать, сказал:
— Здесь, товарищ Коган, место хорошее, и глубокое и тихое.
— Здесь так здесь, — тоже почему-то шепотом ответил Коган, напряженно вглядываясь в темноту берега.
— Эй, на барже, — крикнул матрос красноармейцам, — бросай якоря и отдай концы буксира, сейчас возьмем вас на борт.
Красноармейцы скинули два якоря с палубы и отцепили буксирный трос.
Катер, освободившись от груза, легко и свободно развернулся и подошел к борту баржи.
Красноармейцы перебрались с баржи на буксир, и катер направился вверх по течению обратно в город.