Красное на красном
Шрифт:
Гайифа была давнишней соперницей Талига. После Двадцатилетней войны, в которой предок Рокэ Алвы изрядно ощипал имперского павлина [126] , Гайифа избегала прямых столкновений, предпочитая загребать жар чужими руками. Талиг жил, воюя если не на западе, то на севере, теперь загорелась и южная граница, и Сильвестр больше не сомневался, что благодарить за это следует Его Величество Дивина Восьмого.
Конхессер Маркус изобразил наивежливейший поклон и занял место на посольской скамье напротив Лучших Людей, среди которых (Сильвестр в этом не сомневался) имел немало союзников и прознатчиков.
126
На гербе Гайифской империи изображен павлин в венке из золотых роз.
— Мы хотим знать, — Оллар смерил вошедших тяжелым, воистину королевским взглядом, — знает ли брат наш Адгемар о делах его подданных?
А вот это ошибка. Бурраз и Маркус — старые воробьи. Вместо того, чтоб отвечать по существу, примутся объяснять, что бириссцы никогда не являлись ничьими подданными. Строго говоря, так оно и есть, но Жанетте не нужно быть венчанной с Жаном, чтоб родить от него Жанно…
— Ваше Величество, — казарон долго жил в Олларии и говорил на талиге четко и правильно, — я повергнут в ужас зверствами бирисских предводителей и благодарю Создателя, что они не являются подданными Кагеты.
Мой государь, без сомнения, разделит скорбь Талига. Я немедленно пошлю к нему гонца, ибо сердце мое неспокойно. Ваше Величество, я боюсь, что Кагета, как и Талиг, могла подвергнуться нападению с гор.
Кагет врал, но поймать его на лжи было невозможно. Разговор с Бурразом приведет к одному — кагеты, «опасаясь угрозы с гор», примутся укреплять северо-западные рубежи. С помощью «ничьих» бириссцев, разумеется.
— Мы удивлены, — прервал излияния посла Фердинанд, — что брат наш Адгемар не догадался о замыслах бириссцев, ибо я не могу и помыслить, что правитель дружественной Кагеты не сообщил бы нам о готовящемся нападении, располагай он подобными сведениями.
— Без сомнения, Его Величество Адгемар написал бы брату своему, — заверил кагет, — но бирисские племена не являются единым целым и не имеют одной головы.
Мой казар принял некоторых из них на службу, это так. Мы — мирный народ, но нам угрожают холтийские язычники, и мы вынуждены содержать бирисскую дружину. За последние триста лет на землях Кагеты возникло несколько бирисских деревень, в которых проживают семьи воинов, находящихся на службе казарии, но большинство бириссцев продолжают жить в горах по своим старым законам. Те, кто служит Кагете, не могут знать, что делают их дикие сородичи. Бириссцы — свободный народ, как свободны все народы горной Сагранны. Мы не имеем права вмешиваться в их дела.
А здесь казарону [127] даже врать не пришлось. По одной из статей Золотого Договора, ни одно из подписавших его государств не претендовало на Саграннские горы и не могло самочинно вводить туда войска.
— Да простит мне Его Величество, — гайифский грибок поднялся с места, — по Золотому Праву я прошу слова.
Фердинанд промолчал, Маркус расценил это как согласие.
— Увы, — конхессер казался искренне огорченным, — обитатели гор не веруют в Создателя, их обычаи запрещают прощать обиды, как бы давно они ни были нанесены.
127
Князь (кагет).
В свое время талигойские поселенцы вытеснили бириссцев с их исконных земель в горы, и далеко не все нашли приют в Кагете.
Потомки изгнанников могли счесть, что пришло время мести. Кто знает, откуда они пришли. Более того, мы даже не можем с уверенностью утверждать, что в нападениях повинны именно бириссцы. В Сагранне проживает несколько племен, внешне похожих друг на друга. Я допускаю, что в набегах на Варасту виновны другие горцы — местные жители могли обознаться. В любом случае мой Император убежден, что Адгемар Кагетский ничего не знает и не может знать о том, что происходит в горной Сагранне.
— А вы, посол, — глаза Фердинанда не сулили Маркусу Гамбрину ничего доброго, — тоже не знаете, что там происходит?
— Разумеется, Ваше Величество. — Искренности в глазах гайифца хватило бы на дюжину проигравшихся гвардейцев, обхаживающих богатую вдову. — Мой Император свято блюдет Золотой Договор. Гайифа могла бы вступить в Сагранну в одном-единственном случае — если б обитающее в горах мирное племя призвало бы нас на помощь. Тогда наш эсператистский долг повелел бы нам защитить слабого и несправедливо обиженного, но даже в этом случае мы предпочли бы действовать при помощи дипломатии, обратившись ко всем Золотым землям с призывом прекратить зло и восстановить справедливость.
А вот это уже угроза. В переводе с посольского на человеческий она означает, что, если Талиг попробует добраться до биррисцев за пределами Варасты, в дело вступят Гайифа и ее союзники, а это или война с несколькими противниками одновременно, или, что более вероятно, торговая блокада, а своего хлеба Талигу теперь не хватит.
Имперец счел свою миссию выполненной и скромно отошел за спину кагета. Бурраз-ло-Ваухсар немедленно прижал руку к сердцу:
— Я умоляю Его Величество не сомневаться в чувствах казара Адгемара и его народа.
Неизвестно, сомневался ли в чувствах Адгемара Фердинанд Оллар, но говорил он как настоящий государь. Сильвестр не верил своим ушам — король не повторял заученные слова, он и впрямь вел Совет!
Пока Фердинанд особых ошибок не совершил, но он явно был не в себе, а сказанное и записанное на Совете Меча становится законом. Кончено, исправить можно все, но это — потерянное время и упущенные возможности. Только б у короля хватило выдержки не рвать с Кагетой — воевать с ней невозможно, особенно теперь. В политике нет ничего хуже, чем рычать, не имея возможности загрызть. Понимает ли это столь нежданно очнувшийся от спячки Фердинанд?
— Идите, посол. И напишите брату нашему Адгемару, что мы ждем объяснений как его действиям, так и его бездействию. Конхессер, мы запомнили ваши слова и долее вас не задерживаем.
Бурраз-ло-Ваухсар из рода Гурпотай поклонился на кагетский манер, конхессер Маркос Гамбрин, как и положено имперцу, быстро наклонил и поднял голову. В исполнении Ворона это вышло бы красиво и оскорбительно, в исполнении конхессера получилось смешно, но угроза от этого не стала менее ощутимой. Самое плачевное, что отступление за реку теперь воспримут как уступку Гайифе.