Красные и белые. На краю океана
Шрифт:
— Так и не успела я прочесть эту книгу. — Феона отряхнула книгу, села на стул, облокотилась о стол, прижалась щекой к ладони.
Накрапывал дождь, лиственницы сквозь его завесу слились в темные пятна, Фео.на закрыла глаза: было больно смотреть на дождь, на деревья. Но тогда против ее воли перед закрытыми глазами появились тени — они были осязаемы, но невесомы, как шары созревших одуванчиков,— тени ее друзей и врагов, своих и чужих, красных и белых.
Появился и сразу исчез ее отец, за ним прошли Каролина Ивановна Буш, Илья
Феона сжалась,- затаила дыхание. Из темных углов выступили безликие толпы беглецов, и, как в тумане, Феона увидела опаленных огнем, с веревками на шее, исколотых, искалеченных
мужчин и женщин, услыхала их стон: «Аллах-Юнь, Аллах-Юнь...»
— Господи, господи! — Феона перекрестилась и выбежала ТГа улицу,—Это какое-то наваждение, господи! Никогда не забуду Аллах-Юня. Проклятое место!..
Дождь перестал: всюду блистали капли, словно подозрительные птичьи зрачки. Феоне стало не по себе. Появился липкий, ноющий страх, чудилось — кто-то таится за каждым углом, подстерегает под каждым деревом. Феона оказалась перед ярангой старого Элляя.
«Из нее я увозила Андрея. Он лежал у камелька, на оленьей шкуре...»
Неодолимое желание заглянуть в ярангу овладело Феоной. Она приоткрыла дверь, ее обдало запахом плесени. Сердце опять застучало.
«Закрой дверь и уходи, — шепнул внутренний голос. — Уходи, пока не поздно...»
— Эй, кто тут?
Феона вздрогнула: за камельком на оленьей облезлой шкуре полусидел Индирский.
— Это ты? — шепотом спросила - она, и в темном шепоте выплеснулась вся ее ненависть.
— Ты не ошиблась, это я, — тоже шепотом ответил Индирский.
— Как ты здесь оказался?
— Я ранен. Но почему ты смотришь на меня такими глазами? Я виноват перед тобой, но не смотри такими глазами...
Индирский недоуменно посмотрел на свой браунинг, положил на него грязную пятерню.
Напряженно, безмолвно стояла Феона. , '
Индирский не шевелился, но пятерня все крепче захватывала браунинг. И вот, вскинув на Феону наглые, как у Мефистофеля, глаза, он подался вперед и дважды в упор выстрелил.
Столб рыжего огня вырос перед Феоной, но был он где-то далеко, на краю океана, и не пламя это вовсе, а мыс Марекан. И тогда Феона увидала Андрея, стоявшего на обрыве. Она тихо вскрикнула, протянула руки к Андрею, потом прижала их к окровавленной груди и побежала. .
Она бежала-бежала, улыбаясь, смеясь и плача, и в каждом ее движении жила любовь...
Индирский стоял над Феоной, бессмысленно озираясь, не понимая, для чего совершил это убийство. В утомленном мозгу его возникали какие-то дымные мысли, смятенный страх замораживал сердце. «Феона могла выдать меня красным. Я уничтожил опасную улику, теперь она не страшна. Но почему я медлю? Каждую минуту здесь могут появиться красные, надо уходить,
Чья-то тень из раскрытой двери упала на Индирского. Он испуганно обернулся, перед ним стоял Матвейка Паук.
— Ты убил Феону? — удивленно спросил он. — Для чего
ты ее убил? , —
Индирский не ответил, пораженный неожиданным появлением нового свидетеля.
— Я вернулся, чтобы взять патронов и продуктов. Все наши уже ушли, Охотск захвачен красными. Если хочешь, пойдем вместе, вдвоем веселее. А может, ты решил сдаться на милость победителей? Не советую, зряшное дело. Уж кому-кому, а тебе и мне пощады не будет,— говорил Пауі-с, собирая запасы провианта и патроны.
Он поднял тело Феоны, вынес из яранги, положил на тропе.
— Ее увидит первый же человек, попавший в Булгино. Надо бы похоронить, да нет времени. Нет времени, — повторил Паук, разглядывая алебастровое, без кровинки, лицо Феоны.
Индирский и Матвейка Паук шли на север, избегая встреч с охотниками, с оленеводами.
Где-то далеко светилась туманная, но привлекательная жизнь, но что могла она дать Индирскому и Пауку? Лучшие свои годы растратили они на кровавые деяния и распутные удовольствия. Совесть, честь, правда как понятия перестали для них существовать, они ненавидели все и всех, страшились друг друга, но в то же время понимали — им нельзя разойтись.
Вечер был' серый, промозглый, но теплый. От голых тальников несло горечью, прошлогодние листья сиротели в обледеневших лужах, речка дышала черной тоской.
Стайка синичек проскользнула над потоком, осыпала пушистыми шариками одинокую ветлу, из дупла высунулась белочка. Паук подошел к ветле, скинул с плеча сумку.
— Привал,— прохрипел он и сел, прислонившись к дереву.
— Я натер мозоли,— пожаловался Индирский, стаскивая разорванные торбаса. — Куда мы все-таки идем, Матвей Максимович?
— На реку Маю. Там отряд Елагина, к нему ушли наши ребята.
— На реке Уде скрывается группа Сентяпова. Может, лучше туда податься?
— Один черт, Елагин или Сентяпов! К кому-нибудь да пристанем.
Белка спустилась на нижнюю ветку, с интересом посматривая на людей. Паук выдернул из снега корень стланика и ловко, с размаху ударил по белочке, зверек свалился*к его ногам. Паук засмеялся.
Индирский поежился от этого смеха и подумал: «Паук так же спокойно расшибет мне голову».
•*- Зачем ты убил белочку?
— А почему ты убил Феону?
Паук снова рассмеялся и встал.
Сейчас не до попреков, надо шагать, пока есть продукты... г ,
Вскинув на спину сумку, он побрел по рыхлому снегу, Ин-дирский догнал его.
Иди вперед, я пойду за тобой, — остановился Паук.
— Нет, я не могу идти впереди...
Они пошли рядом и уже запоздно развели костер. В темноте шумели деревья, пламя играло на заснеженных стволах, Индирский сутулился у костра, тоскливо поглядывал в ночь.