Красные и белые
Шрифт:
— Все это всерьез, на века, навсегда? — выпытывал барон.
— Все течет, все изменяется.
Они замолчали и снова закурили, вслушиваясь в перестук вагонных колес.
7
Адмирал лежал в купе совершенно разбитый. От недавнего радужного настроения не осталось и следа; пышный прием, устроенный в Петропавловске, отстранился в какую-то светящуюся даль. Впечатлительный адмирал снова все видел в печальных красках, разорванные картины мелькали перед глазами, ненужные мысли томили мозг.
Почему-то
Огорчали и министры. Эти люди провозглашают его освободителем России и новым законодателем, хотя он ясно сказал, что никакими реформами не задается, что требует только тех законов, которые нужны в условиях военного времени. Но министры заискивают перед ним и склоняют его имя во всех падежах и всегда в превосходной степени. Это пока он одерживает победы, но что будет, если он потерпит поражение? Тогда он — погубитель России, из сверхчеловека он сразу станет сверхничтожеством.
Адмирал совсем одеревенел, лежа в неудобной позе, но не хотелось вставать: в ногах ныло и скребло, голубые полыньи неба, пробивающиеся сквозь туман, не радовали глаз.
«А что, если?..» — спросил он себя, но смутился и покашлял: было стыдно за свой тайный порок. Потерпел с минутку, открыл саквояж, достал ампулу морфия, шприц. Виновато поглядывая на дверь купе, уколол себя в бедро.
Солнце, освободившись из тумана, ударило в вагонное стекло; адмирал улыбнулся — таинственная сила морфия начала действовать. Мысли стали нережущими, мягкими, ровными, исчезли боль и смятение.
Адмирал снова подпал под власть пленительных видений. Опять, но освещенные новым блеском, исполненные иного значения, проходили парады, приемы, богослужения, ревущие толпы. А где-то в глубине сознания застучали музыкальные молоточки, выбивая строки любимого романса: «Гори, гори, моя звезда…»
Купе выносилось из солнечного косяка в тень и снова приплясывало в солнечном косяке, радужное настроение Колчака ширилось и росло.
Будберг и Долгушин поспешно встали, приветствуя вошедшего адмирала.
— Садитесь, садитесь, господа. Я чересчур долго спал. — Колчак оглядел угрюмую фигуру, седой бобрик волос над широким лбом барона. Вынул золотой портсигар, звонко щелкнул крышкой. — Вы завтракали?
— Ожидаем ваше превосходительство, — почтительно ответил ротмистр.
— Я не пойду в ресторан. Прикажите подать завтрак сюда, Сергей Петрович. — Адмирал называл своего адъютанта по имени-отчеству — это льстило Долгушину. — Мы не закончили вчерашнего разговора, барон. Надо признаться, у вас не очень-то приятная манера резать правду в глаза, но я люблю откровенность. Врущие друзья противны, лгуны — помощники опасные. Адмирал раскурил папиросу.
— Всегда неприятно слушать правду, — уныло пробормотал Будберг.
— Вы все так же непреклонны к чехам?
— Они одни сегодня благоденствуют и ведут себя как победители. У них тысячи вагонов русского добра,
— Я расстаюсь с Гайдой. Пусть уезжает куда ему угодно.
— Позволю скромный совет…
Адмирал вскинул на барона вопрошающие глаза.
— Вышлите Гайду через Монголию, не пускайте его через Иркутск, Владивосток: в этих городах много чехов. Гайда может затеять новую авантюру, не удивлюсь, если он попытается организовать заговор против нас. Избавьте себя от хлопот со всякими гайдами.
— Он все же белый герой Сибири.
— У него ничтожная голова и пустое сердце. Каждый день его пребывания в Сибири удлиняет тропу наших бедствий.
— Хорошо, хорошо, я подумаю, — поморщился адмирал. — Чем объяснить военный успех большевиков на Урале? — неожиданно спросил он.
— Верой в свою идею! К тому же большевики ловко использовали произвол, что чинят наши каратели. Большевики издали строжайший приказ не обижать населения.
— Я тоже опубликовал такие приказы.
— Не надо самообольщаться, ваше превосходительство. Вами был подписан приказ о запрещении мордобоя в армии, а знаете, что говорят офицеры?.. Барон запнулся на фразе.
— Что же они говорят?
— «Колчак Колчаком, а морда мордой…»
Адмирал вспыхнул, но сдержался.
— Всех недовольных не перевешаешь. — Барон вздохнул, подыскивая слова. — Только чистые головы могут управлять грязными руками, но у нас уже не осталось чистых голов. Нам нужны умные, честные помощники, но где они, рыцари без страха и упрека? Пессимизм заволок ум. Пока нам сопутствовал успех, офицеры вели в бой солдат, переменился ветер удачи началось повальное предательство…
Будберг замолчал, встревоженный мрачным видом адмирала. Колчак уставился в пол строгими карими глазами, пятна раздражения проступили на его скулах.
— Что еще видно сквозь черные очки, барон?
— Вижу трусов в роли прожектеров, с рецептами общественного спасения. Они — вестники надвигающейся катастрофы.
— Тогда почему вы против помощи иностранцев?
— Союзники необходимы как поставщики оружия. Но ради союзников нет нужды торговать Россией.
— Кто торгует Россией, барон? — гневно вскочил с места Колчак.
— Я не думал оскорблять вас, ваше превосходительство. Нет другого человека, кроме вас, кто может спасти Россию от большевизма.
Адмирал облизал обветренные губы, потер лоб тыльной стороной ладони. Потом он прошагал по салону, остановился на кромке ковровой дорожки. Цветущая, как лен, она вызывала непонятное раздражение; впрочем, все сегодня раздражало Колчака: горечь папиросного дыма, неуспехи на фронте, квадратная физиономия Будберга. Разговор с военным министром вывел его из душевного равновесия, он опять видел все в черном, разорванном блеске и не ощущал взаимосвязи событий. Но именно сейчас, когда события быстро менялись, хотелось полной неподвижности их.