Красные и белые
Шрифт:
— Откуда у них такая прорва золота?
— А золото Трифонов у анархистов отбил. Весной восемнадцатого года анархисты ограбили банк. Шайку их разоружил Трифонов. Центральный Комитет партии предложил ему выехать немедленно в Пермь, к Третьей армии. Пока Трифонов добрался до Перми, белые захватили Екатеринбург. Опасаясь за ценности, Трифонов раздобыл десять железных ящиков, ссыпал в них золотые монеты и зарыл в подвале старого дома. Никто, даже красноармейцы, зарывавшие ящики, не знали, что в них. Так они там и лежат, золотые монеты старинной чеканки.
Артемий все это выпалил одним духом.
— А лежат ли? — усомнился Никифор Иванович. — Может,
— Должны лежать. Никто, кроме нас, не знает о кладе.
— Спасибо за сообщение. Наши люди извлекут из тайника народные деньги. А тебе придется ехать в Омск. Ты ведь омич?
— Родился на берегах Иртыша, — просиял Артемий. — Омск знаю как свои ладони.
— И хорошо! Ты самый подходящий работник для особого задания. Партийной организации в Омске надо помочь стать на ноги, ведь после куломзинского восстания Колчак уничтожил лучших наших людей. В Омске установишь связь с Настей Бердниковой и Шандором Садке, запомни их адреса. И еще одно дело щекотливое поручаю тебе. Есть у нас подозрение, что среди омских партийцев действует провокатор. Ряд самых неожиданных провалов свидетельствует об этом. Надо разоблачить негодяя. Никакой, даже маленькой, нити, ведущей к провокатору, я не могу тебе дать, надейся только на свой опыт. Не придавай особого значения личным симпатиям-антипатиям омских коммунистов, но помни — трагедии иногда начинаются с личных свар.
Никифор Иванович говорил, а перед его глазами то появлялся, то исчезал высокий, атлетически сложенный сорокалетний мужчина с короткой черной бородкой и черными живыми глазами.
В начале девятнадцатого направили его в Омск. «Работает хорошо, но слишком уж безбоязненно, слишком хорошо, — думал Никифор Иванович, разглядывая загримированного Артемия. — А вот этот омский парень мне ясен, как стеклышко. Преданный всеми фибрами души революции. А тот, он произвел на меня приятное впечатление, но при повторных встречах я почувствовал в нем что-то неуловимое, ускользающее. А может, я ошибаюсь и предупредить о нем Артемия пока преждевременно?..»
В салон вошел дежурный, вопросительно посмотрел на Артемия. Перевел взгляд на Никифора Ивановича.
— Задержали подозрительного человека. Он просит передать вам вот это, — дежурный протянул белый шелковый лоскуток.
— «Сим удостоверяется, что товарищ А… является представителем Сибуралбюро ЦК РКП(б) по специальным заданиям, что и удостоверяется подписью и печатью», — прочитал Никифор Иванович. — Приведите его ко мне.
9
«Левасор» катился пропыленным проселком, подскакивая на выбоинах. Над пшеничными полями стояли снеговой белизны облака, с обочин подмигивали синие огоньки васильков. Пахло теплой полынью, в колеях, взблескивая, рябилась вода. Волнистые холмы скатывались в овраги, замирали перед березовыми колками. Деревья, трава, пшеница нежились на солнце, в окружающем мире был великий покой. Командарм вспомнил степную станцию, набитую тифозными больными. «Страдатели за народ любят болтать, что страдание целительно: человек, дескать, очищается и возвышается через боль и душевные муки. Беспардонные вруны! Страдание превращает человека в послушного раба или опасного зверя».
Вострецов, покачиваясь на упругом сиденье, тоже размышлял, но о том, как хороша здешняя местность для скрытого передвижения войск.
— По таким оврагам незаметно подберешься…
— Что? Что ты сказал? — очнулся Тухачевский.
Вострецов пояснил
— Места великолепные, — согласился Тухачевский. — И для нас, и для противника. Белые ведь тоже умеют подкрадываться неслышно.
— Только боевого душка у них кот наплакал, — иронически заметил Вострецов.
— А что такое боевой дух? Он находится под постоянным влиянием разных обстоятельств. Белые генералы еще не поняли сути гражданской войны, не овладели изменяющимися ее формами. Им все кажется, что на русских просторах идет «малая война» немецких агентов и кучки заговорщиков, а не грандиозная битва классов.
Видя, как внимательно прислушивается к его словам Вострецов, командарм продолжал:
— Советская Россия еще только создает новую военную науку. Наши командиры зачастую не знают стратегии и тактики, все берут опытом, и часто трагическим. Но опыт накапливается…
— Правда, больше берем лихостью, — согласился Вострецов. — Для меня военная теория — тайна за семью печатями.
— Без знания военной истории нет командира.
— Имена Цезаря и Бонапарта я слышал, а за что они так прославлены, не знаю. Суворов — дело иное, он свой, он русский. «Пуля — дура, штык молодец» — это я со школьной скамьи помню.
— «Ученье — свет, неученье — тьма» — это суворовское изречение важнее всех афоризмов, — улыбнулся Тухачевский. — Он словно завет нам оставил.
Машина взбегала с увала на увал, прошивая березовые колки. Между светлыми стволами брызнуло синим, «левасор» выехал на деревенскую околицу.
— Ванюша, остановись.
«Левасор» встал в седом облаке: сквозь пыль, вспыхивая, метался над радиатором красный флажок.
— В такой пылище целый полк не заметишь, — закашлял Вострецов. — Вот так наскочим на заставу. Очень даже просто.
— Ванюша, достань обмундирование, — попросил Тухачевский.
Шофер вынул из-под сиденья узел. Тухачевский надел мундир, сразу приобрел барственный вид. Вострецов и шофер нацепили солдатские погоны.
Командарм развернул на коленях полевую карту.
— Здесь, рядом, станица Шершни. Слева — Челябинск, а вправо, за рекой, — Каппель. По карте выходит, что мы прямо из его штаба в Шершни прикатили. Поедем дальше, Степан Сергеич?
— Рискнем, — отозвался Вострецов.
«Левасор» осторожно продвигался по широкой песчаной улице; Вострецов ощупал в кармане теплую гранату.
За станицей блеснула речка, появился горбатый мостик; перед «левасором» упал шлагбаум. Из кустов ракитника выскочил прапорщик:
— Ваши пропуска…
Прапорщик с зелено-желтыми погончиками на пропыленном мундире протянул руку к Тухачевскому, тот ответил властно:
— Полковник артиллерии, проверяю состояние дорог. Этот мостик выдержит тяжелые орудия? Завтра с утра занимать позицию будем.
Прапорщик осклабился в усмешке.
— Мост?.. Черт его знает, выдержит он — не выдержит. Попробуем проехать. — Прапорщик вскочил на подножку и тут заметил красный флажок.
Водитель позабыл про него, и флажок раздражающе прихлопывал на теплом степном ветру. Тухачевский перехватил взгляд офицера.
— Это для осторожности: вдруг на краснюков напоремся, — пояснил он небрежно.
— Утром мы ихний разъезд видели. Отогнали пулеметным огнем, — сказал прапорщик.
— Пошли, значит, по шерсть, убрались стрижеными? Так, да?
— Не успели мы их остричь.
«Левасор», проскочив мостик, мягко закачался среди высоких луговых трав.
— Верст через пять еще мостик, побольше этого, — словоохотливо сообщил прапорщик.