Красные камни
Шрифт:
— Я вас понимаю — неожиданно мягким голосом произнес комиссар, выслушав сбивчивый ответ. — но этого мало. Подумайте, ведь есть что-то еще… То, что важно лично вам!
Линник пожал плечами, искренне не понимая, что хочет услышать вышестоящий товарищ. Который, если действительно был комиссаром еще той, Гражданской войны (и по возрасту вполне подходил) то должен был сидеть в политотделе корпуса, если не армии, а не обходить с винтовкой позиции батальона, как бывало не раз. Или товарищ провинился, в уклоне был замечен, но сумел извернуться, под окончательную чистку не попал? Однако дисциплину и Устав никто не отменял — имея желание, Гольдберг вполне может устроить ему, Сергею Линнику, очень серьезные неприятности, карьеру поломать напрочь. Что ж, какой вопрос,
— Тише, тише! — усмехнулся комиссар — кричать не надо.
— Я не хочу, чтобы они снова дошли до Москвы — сказал Линник — и хочу вернуться в свой, освобожденный Харьков.
— Ну, вот и славно, — ответил комиссар — а теперь, слушайте меня внимательно. Все наши достижения, все примеры наших революционеров, решения съездов — все это… конечно, правильно и важно. Но большинству наших бойцов, если уж начистоту, глубоко плевать, за что повесили Перовскую и куда долетел дирижабль 'Осоавиахим'. Люди в большинстве живут другими вещами, они думают о том, как одеть и накормить детей, дадут ли на зиму дров, сколько нужно… Просто хотят жить… А уж советская власть и прочее — в той мере, в которой она это им обеспечивает. Потому, людям надо внушить, что, если мы не победим в этой войне, немцы придут к ним в дом. И это их дети будут рабами. А фашизм — это действительно страшно, уже поверьте мне, я знаю. Очень многое я успел повидать.
— Зачем тогда нужна политработа? — недоуменно спросил Линник — если это, людям ясно и так.
— Ясно всем, а вот решится встать и шагнуть под огнем, может не всякий — жестко ответил Гольдберг — и вот тут нужны я и вы, чтоб люди делали то, что им самим надо, в интересах их собственных, ваших, моих, всей Советской Страны. Они будут слушать вас, согласно уставу, как ваш рассказ про Парижскую Коммуну — но вот услышат, только когда увидят вас в деле. В бою, на марше — везде. Когда вы приказываете, "делай как я". Война всегда показывает, кто чего стоит — тут за бумажку не спрячешься. По крайней мере, на передовой. Хотите, чтобы люди шли за вами, за Советскую Власть — будьте впереди, будьте на виду. Не следует понимать эти слова совсем уж буквально — выскакивать вперед цепи, "ура-ура", ну если конечно обстановка не требует, а то погибнуть без пользы для дела и вреда врагу, это дело глупое. Такая вот должна быть, правильная политработа! [27]
27
прим. авт. — использован изм. текст И. В. Кошкин, "Мы за ценой не постоим".
Линник не забыл этого урока. И делал так, как сказал ему старый комиссар. Хотя в глубине души считал, что Валентин Иосифович не прав: ведь если подумать, воевать за свой дом надо было всегда, даже во времена татаро-монгольского нашествия, или позже, "за Веру, Царя, Отечество", да и в других странах тоже было такое — ну а где наш, советский, коммунистический дух? И разве наш, советский человек не должен ставить дело Партии, защиту СССР — выше, чем "собственный дом-пятистенок", и даже жизнь, свою и семьи? Но выбирать не приходилось — сейчас в дело шло все, что помогало выстоять и победить. Однако после с этим пережитками надлежало решительно бороться, чего не понимал Гольдберг — ну да, ему приходилось иметь дело с совсем иным человеческим материалом, ну а мы можем идти дальше вперед. И мы пойдем и пройдем — ведь нет такой крепости, какую не взяли бы большевики!
И когда кончилась война, выживший и заматеревший политрук Линник снова бросился в бой. И тут оказалось, что слишком многие, не только массы, но и ответственные товарищи, думают как Гольдберг, не желая меняться. Сначала Линник пробовал бороться открыто — и едва не был изгнан
В сорок девятом вернулся Странник. Сумел разыскать его, Линника Сергея — а впрочем, Киев город не такой большой, как Москва. Был в штатском, о войне разговаривал сдержанно, намекая на дела, о которых посторонним лучше не знать. А затем сказал:
— А что ты думаешь о "новом курсе"? Победа, это дело великое. Строим сейчас много — тоже хорошо. Вот только, ты слышал наверное, иные уже почти в открытую, наш Советский Союз, "Красной Империей" называют. Командиров переименовали в офицеров, погоны вернули, об "исторических корнях" много говорят — Суворова героем объявили, хотя он пугачевское восстание давил. А дальше что — снова князьев-графьев введут, ради преемственности? И какой-то там, наверху — себя императором объявит? И будет все как до семнадцатого — так за что боролись? Нравится такое тебе?
И лишь под утро завершился тот разговор — из которого Линник понял, что есть в Партии те, для кого завоевания революции, не пустой звук. И что последуют перемены, очень скоро, или чуть попозже — а если не последуют, то значит, нас уже нет в живых.
— И появится в "Правде" очередная статейка о "разоблаченном уклоне". И нас грязью обольют. Но мы не предатели, а истинные коммунисты. А предатели, это как раз те, кто хочет "социализм в отдельно взятой стране".
Линник спросил — что он должен делать? И услышал ответ:
— Пока, готовиться. Сделать так, чтоб молодые не забывали великую Идею, ценили ее больше, чем собственную сытость. Отчего мы проиграли в двадцатые — да потому что молодежь была не с нами, на словах чтили, а для себя, чтоб жить хорошо, угнетения нет, гуляй, женись, учись, получай зарплату, а мировая революция когда-нибудь потом! Нас уже немного осталось, кто помнит семнадцатый — что будет, когда мы все уйдем? А молодые будут иметь примером других — видя лишь их прежние заслуги, а не разложившееся мурло сейчас!
Линник хорошо помнил, как те из заслуженных товарищей, чьи портреты носили на первомай, вдруг оказывались врагами, большими чем Гитлер (с которым тогда была дружба) и американские капиталисты (позже ставшие союзниками в войне). Но значит, и сейчас вокруг враги — учтем! Так появилась "Молодая Ленинская Гвардия", подпольная организация на вражеской территории — и Линник всю душу положил на то, чтобы вырвать из-под вражеского влияния, повернуть на истинный путь, хоть какое-то число юных, пока еще не испорченных пропагандой. Первые годы он видел цель лишь в распространении Идеи, чтобы когда в Москве начнутся перемены, поддержать их здесь. Но в пятьдесят втором Странник появился снова.
— Ваше выступление будет сигналом. Чтобы началось по всей стране. Большего сказать не могу, ты понимаешь. Вы не готовы вступить в бой с армией? А это неважно — имеет значение лишь факт вашего восстания, и пролитая кровь.
Когда его выводили, он увидел толпу молодежи, отделенную цепью солдат. Не толпу — строй, пусть и без ранжира, но где были его ученики, и университетские, и с заводов, в составе боевых звеньев-десяток, с оружием в карманах, и все остальные в массе были сочувствующими, раз пришли. Если они сейчас рванутся вперед, себя не жалея, то легко сомнут солдат. А дальше будет мясорубка, парк окружен еще войсками, и там не только грузовики, но и бронетранспортеры с пулеметами — но это будет как раз то, что планировалось, как велел Странник. Эта Ольховская дура, не понимала, что главное действие должно совершиться не там, в аудитории, а сейчас. Товарищи, вы видите, меня арестовали и везут на смерть!