Красные курганы
Шрифт:
Глава 4
Чертовщина
…Бывало,
Расколют череп, человек умрет —
И тут всему конец. Теперь покойник,
На чьем челе смертельных двадцать ран,
Встает из гроба, с места нас сгоняя,
А это пострашнее, чем убийство.
Рыцари даже не успели подплыть к пристани, когда выяснили для себя неизвестный доселе факт. Оказалось, что люди князя Константина, в отличие от новгородцев, псковичей и воинов полоцких князей, не просто знакомы с камнеметными машинами. Они с ними хорошо и близко знакомы. Пожалуй, даже слишком хорошо и чересчур близко.
Понятно, что кто-то им подсобил. Не сами же дикие невежественные варвары сумели такое создать – у них на это просто не хватило бы ума. Но тут гораздо важнее было иное: кто их научил так быстро, а главное, точно метать камни в цель? Где нашелся тот иуда-немец, что за тридцать сребреников изготовил машины, которые были использованы против святого воинства?
Первый и самый неожиданный залп настиг ладьи с рыцарями еще до того, как они пришвартовались к пристани. Пять из двадцати ладей потонули так быстро, что никто ничего даже не успел сообразить. Мысль была только одна: быстрее к берегу.
Но едва удалось причалить, как последовал новый залп. Русичи поступили как самые последние и подлые варвары, не став, согласно благородным рыцарским обычаям, дожидаться, пока святое войско выстроится на берегу, чтобы выйти ему навстречу и сразиться по-честному, как оно водится.
Нет же, сразу семь ладей (четыре в щепки, а три перевернулись) ушли на речное дно. Хорошо хоть, что место это было относительно мелкое. За исключением тех, в кого угодили камни, почти все остальные выплыли и вышли на берег в готовности принять бой.
Но дикари и есть дикари. Едва рыцари построились и протрубили в трубы, вызывая смельчаков сразиться, как со стен опять полетели камни. И снова с десяток рыцарей оказались поверженными.
– Трусы! – ревел в исступлении рыцарь Иоганн фон Штенберг по прозвищу Унгарн. – Хватит прятаться! Выходи сражаться!
– Так мы уже сражаемся, – невозмутимо откликнулись со стен русичи и в подтверждение того дали четвертый и самый удачный залп, угодивший в гущу немецкого строя.
Пятый настиг уже тех воинов, которые бежали к реке и отчаливали на уцелевших ладьях. Тут, правда, получился недолет. Лишь один камень угодил в цель.
Уцелевшие борцы за веру были потрясены и возмущены происходящим до глубины своей тонкой и сентиментальной немецкой души.
Еще немного, и они бы обиженно завопили: «Это нечестно!», «Не по правилам!», «Мы так не договаривались!».
Действительно, за предыдущие двадцать лет все военные действия в Прибалтике осуществлялись по справедливым рыцарским законам, заключавшимся в следующем. Сотня рыцарей выезжала в туземные деревни, вырезала всех, кто отказывался креститься, надевала на оставшихся в живых крестики, брызгала на них святой водой и в награду за свой величайший подвиг забирала земли и самих аборигенов в свое полное владение.
У упорствующих сжигались дома, вытаптывались посевы, уводился весь скот. Потери считались большими, если при карательных и завоевательных, извините, крестильных мероприятиях на тысячу этого тупого быдла, погрязшего в грехе, приходилось два-три погибших рыцаря и с десяток раненых.
Управляли покоренными строго, но в то же время по-отечески, то есть справедливо. Последнее не отбирали, всегда, нет, почти всегда оставляя съестные припасы, которых новообращенным при разумном использовании вполне хватило бы на трехразовое питание, скажем, во вторник, в четверг и в субботу. Таким образом осуществлялось и еще одно доброе дело. Недавний язычник невольно вынужден был соблюдать все посты, предписанные церковью.
Излишней работой варваров тоже никто не обременял. Построй замок, включая стены, башни и прочие помещения, вырой ров, засей и убери хлеб с господских полей, заготовь сена для скота и дров на зиму, внеси положенную дань – вот и все дела. Можешь спокойно отправляться на свое собственное поле.
Что, уже все под снегом и давно вымерзло? Ну, братец, это уж ты сам виноват, потому как лентяй. Тогда отправляйся в костел и помолись как следует, авось господь что-нибудь пошлет тебе с небес, ибо он не только всемогущ, но и милостив к тем, кто искренне в него верует. Что, не послал? И снова твоя вина. Видать, грехов много накопил, да и веруешь ты не истинно, а ложно.
А в качестве наглядного тому доказательства погляди на рыцарей. Щеки у них румяные от божьего благословения, губы лоснятся от обилия мяса, ниспосланного вседержителем, а в замке тепло, если сидеть прямо возле камина. И не от твоих дров, дурень, а от благословляющего их божьего дыхания. Ну-ка, сходи еще раз помолись, только теперь как следует и от души.
К тому же, когда человек голоден, молитва у него получается гораздо проникновеннее и намного доходчивее. По себе знаю, в детстве, под Гамбургом, в отцовской развалюхе, я всегда голодным молился, и как видишь, вымолил… приехав к вам.
Так оно и длилось до недавнего времени, точнее, до нынешнего лета. Это было справедливо и угодно богу. Теперь же…
Считать собственные потери всегда тоскливо и неприятно. Но одно дело, когда ты после заключенного на время перемирия собираешь погибших в чистом поле. Тут можно оглянуться по сторонам и с удовлетворением отметить: вон язычник валяется, вон еще трое, а вон их и вовсе целую гору какой-то благородный рыцарь возле себя навалил.
То есть погибшие имеются, но с обеих сторон, причем у врага их еще больше. И сразу становится как-то веселее.
Совсем другое, если ты изо дня в день видишь трупы лишь своих воинов, но при этом ни одного неприятельского. Это, знаете ли, наводит на некоторые тягостные раздумья.
Нет-нет, никто не сомневается в том, что рыцарское дело правое, а все эти потери есть лишь суровое испытание вседержителя, ниспосланное творцом истинным борцам за его дело. Все равно бог с нами. И все же как-то не по себе.
А если уж ты точно знаешь (как это и произошло во время неудачной высадки на берегу), что не пострадал ни один из врагов, а ваши потери исчисляются без малого шестью десятками рыцарей, то на душе делается и вовсе тоскливо.