Красные курганы
Шрифт:
«Не иначе как именно они открыли ворота и опустили мост, – пришел к окончательному выводу епископ, неторопливо проехав весь небольшой внутренний дворик, чисто выметенный и чуть ли не вылизанный. – Значит, все-таки предательство. Ну, правильно. Воины Константина не летучие мыши, чтобы бесшумно добраться до замка, и не совы, чтобы видеть в темноте, да и когтей у них нет, по стенам не вскарабкаться. Точно, предательство. Надо бы запомнить эти улыбающиеся рожи, а потом расплатиться с каждым в отдельности».
Что неприятно поразило отца Альберта в первые же мгновения самой встречи с князем, так это почти полное отсутствие почтения к его высокому духовному сану. Впрочем, что со схизматика возьмешь, хотя, помнится, тот же полоцкий князь проявил при свидании с ним гораздо больше уважения – и руку поцеловал, и даже попросил его благословения, а этот…
«Впрочем, возможно, что я слишком пристрастен, – размышлял епископ, неспешно шествуя вслед за князем. – Известно, a prima facie [46] вещи и люди часто кажутся нам не такими, какие они есть на самом деле. В конце концов, если что-то неясно, то лучше не торопиться с выводами. Да и с разговором тоже. Пусть сам князь начинает, а мы будем лишь направлять его речь в ту сторону, которая нам наиболее выгодна».
46
A prima facie – сразу, на первый взгляд (лат.).
Как-то незаметно свита епископа, которая, правда, и насчитывала-то всего лишь три человека, растаяла по пути. В небольшой комнатке, скудостью убранства напоминающей прибежище монаха-схимника, они оказались вдвоем – сам епископ и князь.
Впрочем, глянув на грубо сколоченный стол, ломившийся от всевозможных яств и напитков, а также на два удобных вместительных кресла, придвинутых к нему с противоположных сторон, про келью епископ уже не думал.
Разговор начинать пришлось, к огорчению отца Альберта, ему самому. Константин же ограничивался преимущественно односложными репликами, причем какими-то двусмысленными, если не сказать – загадочными.
Например, один раз он и вовсе произнес фразу, которую епископ после вертел в уме битых полчаса, но так и не смог ее понять:
– Ну, я не знаю, отче. Да нет, пожалуй.
«То ли он согласился с моими словами, то ли отверг их, то ли… Фу-ты, господи…» – от столь непосильной задачи епископ даже вспотел и пожалел, что по причине своей самоуверенности не взял на переговоры хорошего переводчика.
Если бы кто-то из братьев-рыцарей знал язык схизматиков, то епископ непременно прихватил бы его с собой, но таковых не имелось, а брать кого-то из местных жителей ему совершенно не хотелось – мало ли о чем они с князем договорятся.
Теперь же словарного запаса явно не хватало, и время от времени епископ невольно прибегал к спасительной латыни. Тут он столкнулся с первой неожиданностью. Оказывается, русский князь не был таким уж остолопом и древний язык великих римлян немного понимал.
Во всяком случае, когда отец Альберт, брезгливо указывая на меч Константина, презрительно произнес: «Leges barbarorum», [47] то собеседник отреагировал должным образом. Пожав плечами, он усмехнулся и, указав глазами на нагрудный крест епископа, заметил: «Suum cuigue». [48]
47
Leges barbarorum – закон варваров (лат.).
48
Suum cuigue – каждому свое (лат.).
А вот общие рассуждения о народном благе или свете истинной веры, который князь по неразумению заслонил своим поведением от недавних язычников, совершенно не устыдили Константина.
Он лишь лениво осведомился, почему бы в этом случае ливонскому епископу не распустить свое войско по замкам, оставив лишь пяток священников, и пусть те по-прежнему осуществляют богослужение в своих храмах.
– Каждая вера поначалу нуждается в защите, – заметил отец Альберт.
– Защите словом или защите мечом? – уточнил Константин.
– Поначалу слов не всегда бывает достаточно, – уклонился епископ от прямого ответа.
– Всегда, – не согласился рязанский князь. – Но только при условии, что человек принял веру добровольно, проникнувшись этим словом. Если же он окрещен насильно, то удержать его в ней и впрямь возможно лишь с помощью меча.
– Тем не менее замок ты захватил с помощью тех, кто пропитан черной неблагодарностью и склонен укусить протянутую руку. Мой настоящий долг – по-отечески предостеречь тебя от излишнего доверия к предателям. Тот, кто единожды изменил своему господину, непременно попытается это повторить, едва сочтет, что извлечет из этого выгоду и… – Тут епископ, не договорив, изумленно вскинул бровь, потому что его собеседник как-то странно дернулся и натужно закашлялся.
– Ты… – начал Константин неуверенно, – как ты догадался, что в замке нашлись предатели?
– А как бы иначе твои воины смогли одолеть ров и стены? – вопросом на вопрос ответил отец Альберт.
– Ну, я не знаю, – неуверенно протянул рязанский князь.
– Вот видишь, – поучительно заметил епископ. – Ты даже не нашелся, как получше солгать мне. Или у тебя язык не повернулся обмануть слугу божьего, – продолжал епископ все более уверенно, решив, что сумел одержать пусть первую и весьма небольшую, но победу.
Теперь было важно развить крошечный успех, а для этого схизматику ни в коем случае нельзя дать опомниться, прийти в себя. Самое время было перейти к упрекам, чтобы он почувствовал себя виноватым.
– Отчего же, сын мой, ты не дождался своего посольства, которое было тобою отправлено к наместнику Христа в Рим? – осведомился он.
Константин чуть было не сказал, что оно туда вовсе не направлялось.
«Вот было бы забавно поглядеть на его недоумевающую рожу, – даже хихикнул он мысленно, но тут же строго одернул себя: – Не вздумай. Похоже, Альберт до сих пор судит о тебе по тем посольствам, которые ты отправлял к нему в Ригу, вот и пусть дальше остается при своем мнении».
– Я подумал, а хорошо ли это – отвлекать столь великого человека от высоких дум и обращать его взор на земные низменные дрязги? – вместо этого ответил рязанский князь. – Мое посольство успело добраться лишь до Конрада Мазовецкого и Лешко Белого, так что обратная дорога получилась у них совсем короткой.
«Не вышло, – досадливо крякнул епископ. – Попробуем зайти с другого бока».
– А скажи-ка мне, сын мой, – вновь начал епископ. – На днях все мы видели на стенах замка подлинное чудо. Хотелось бы знать, несчастный владетель Кукейноса, который одарил нас своим замком, действительно погиб или… это был живой человек?