Красные курганы
Шрифт:
Многие из русичей в замке Кокенгаузен, который они немедленно переименовали на своем варварском языке в Кукейнос, были ранены стрелами и еще больше убито, но упорные люди не прекращали сопротивления, хотя и не могли принести рыцарям того вреда, который бы хотели причинить.
Однако видя многочисленность войска ливонского и те опасности, что подстерегали их каждый день пребывания в осаде, русичи стали просить мира и разрешения поговорить с епископом.
И так умолял его рязанский князь Константин, что епископ сжалился над ними и уговорил остальных, включая магистра Волквина, простить им. Прибыв в замок Кокенгаузен, он заставил князя рязанского целовать святой крест, поверив его обещанию никогда не нарушать спокойствия на епископских землях.
А жажда мира так прочно царила в сердце боголюбивого епископа Ливонии, что он, видя горести войны и тяготы бедствий, которые обрушились на его паству, поспешил немедленно заключить мир.
Войско же со своей добычей вернулось в Ливонию, принося благодарность Богу.
Криводушный же народ ливов и лэттов, живший в этих местах, немедленно отверг веру Христову, насмеялся над благодатью крещения, смыв его с себя в мутных речных водах, и не убоялся вновь оскверниться языческими обрядами.
Трудно сказать, насколько преувеличивал тенденциозный средневековый хронист и как тяжело было положение осажденных в Кукейносе, однако с уверенностью можно отметить лишь одно: наступление Константина на Прибалтику в 1220 году было окончательно сорвано.
Причин тому несколько. Во-первых, по всей видимости, произошла недооценка сил противника (имеются в виду войска не только епископа Ливонии, но и отряды рыцарей-меченосцев). Во-вторых, имела место недостаточная численность собственных сил. К тому же она усугубилась неумелыми действиями рязанских воевод, которые вначале позволили себя запереть в замках Кукейнос и Гернике, а затем предпринимали вялые попытки обороняться в них.
Лишь мужество рядовых ратников, стойко отбивавших все атаки немецкого войска, позволило заключить почетный мир, оставивший за Рязанской Русью все территориальные завоевания.
Ответ на вопрос, почему же епископ Ливонии не предложил осаждать Кукейнос до победного конца, кроется в сложной ситуации, сложившейся в том регионе. На обладание землями Прибалтики, особенно Эстляндии, претендовали сразу три крупные силы: сам епископ, братья ордена меченосцев, а также датский король Вальдемар II Победитель, и была немалая опасность, что оставленные без защиты замки будут немедленно захвачены последним.
Именно в этом заключается основная причина того, что епископ вынужден был заключить с князем Константином перемирие и отвести свои войска от этих княжеств.
Словом, что бы там ни писали русские летописи, ясно одно – это было поражение. Во всяком случае, в глазах самого рязанского князя. Доказывает же мое утверждение его дальнейшее поведение.
Константин настолько разочаровался столь малым успехом задуманного, что просто махнул на Прибалтику рукой. Только этим можно объяснить его бездействие и равнодушие при практически поголовном обращении коренного населения к своим прежним языческим богам. Этим, да еще временной политикой задабривания туземцев, которые и без того были счастливы, скинув со своих плеч груз тяжкого немецкого гнета.
Глава 6
Что делать, когда с тобой не согласны
О, все до случая честны,
До случая умны отменно!
Но государь мой, неизменно
Умны, да не во всем умны!
– А ты уверен, княже, что тебе и впрямь нужно туда ехать? – хмуро уточнил Вячеслав. – Я, конечно, понимаю, что дело нужное, но вот место сбора мне что-то совсем не по душе.
– Киев богат и с почетом примет дорогих гостей. Но у меня тоже есть сомнения, – задумчиво произнес Эйнар. – Мои люди храбры. Я знал таких, которые бесстрашно охотились на кашалотов. Но я не знаком с теми, кто пытался голой рукой пересчитать у акулы ее острые зубы, потому что ни один из них не пережил подобной затеи.
Константин устало вздохнул. Совет, собранный им в малой гриднице, упрямо высказывался против поездки в Киев, затеянной рязанским князем.
Знали бы они, чего ему стоило договориться об этой встрече, сколько пришлось дать обещаний, распинаясь в братской дружбе и отсутствии злых намерений, иначе бы заговорили. Ну хотя бы из уважения к его трудам.
– Ныне заканчивается лето шесть тысяч семьсот двадцать восьмое от сотворения мира, [65] – произнес он негромко. – Я уже сказывал вам, почтенные бояре, тысяцкие и воеводы, какое великое испытание ждет нас через два года. Враг, который придет на наши земли, неумолим и безжалостен. Ему будет сладок дым наших горящих домов и приятны вопли плачущих женщин. Они сильны в бою, с ними гораздо тяжелее управиться, нежели с половцами.
65
6728-й год соответствует 1220 г., точнее, он длился с 1 марта 1220 г. по 28 февраля 1221 г.
– Зачем нас пугать? Мы тоже сильны, – заметил Попович.
– Пусть они попробуют управиться в честной схватке с любым твоим дружинником, – хмыкнул Добрыня, расправляя богатырские плечи.
– Каждый из вас сильнее любого из их воинства, – согласился Константин. – Но это в битве один на один. Однако если произойдет сеча, то сражаться в ней станут десятки тысяч с каждой стороны, а это совсем иное дело.
– По-моему, если с каждого боку от меня будут стоять такие же ратники, то наша общая сила только увеличится, – не согласился Добрыня. – Я готов спорить на свой золотой пояс.
Жертва, что и говорить, была немалой. Сам дружинник отличался редкостным добродушием даже к врагу, особенно если он был уже повержен. Но вот любовь к красивым дорогим нарядам и доспехам была своеобразным пунктиком рязанского богатыря.
Достаточно сказать, что синее корзно обошлось Добрыне почти в годовое жалование, а его пояс и вовсе отличался такой роскошной отделкой, которой мог похвастаться далеко не каждый князь. Ныне этот раритет уже слегка пообтрепался, а золоченая нить изрядно потускнела от времени, но когда-то именно за него рязанского богатыря так и прозвали в Ростове – Золотой Пояс.
– Только если мы будем держаться заодно, – ответил Константин.
– А как же иначе? – удивился Добрыня.
– А так, – подал голос тысяцкий Лисуня. – Вроде и вместе, а каждый порознь. Тогда и пояса можно в одночасье лишиться.
Умен был Лисуня, полностью оправдывая свое прозвище. Когда-то именно его уговорил рязанский князь принять под командование тысячу пешцев вместо конной дружины, и он согласился. Были, конечно, поначалу с его стороны колебания, но все-таки он их принял, потому что чуть ли не самым первым среди ростовских удальцов понял, какие необозримые дали и выси скрываются за этим несокрушимым строем, который при хорошем обучении может сдержать даже напор конницы.
Один на один – нет вопросов. Разумеется, всадник сильнее. Но если вести речь о войсках в целом, то тут сила пехоты и конницы постепенно начинает уравниваться. Конечно, и здесь все в немалой степени зависит от обучения. Зато если выучка отличная, то пешие одолеют конных. Разве что догнать потом не смогут, но это уже дело десятое.
Да что далеко ходить. Когда на Рясском поле русские полки ломали хребет былого половецкого могущества и на самом опасном участке верховный воевода Вячеслав поставил пеших ростовчан Лисуни, то – Перун свидетель – выстояли его вои.
А ведь Котян двинул на левое крыло русских ратей чуть ли не половину своей орды, причем самую отборную. Равенства в численности и в помине не было. На каждого пешего русича приходилось не по одному – по три, если не по четыре половца. Чуть ли не по колено в своей и чужой крови дрались ростовчане, но не дали прорвать собственные ряды.
Рядом же полк Дубака из Дмитрова точно такого же натиска выдержать не сумел. Лопнула нитка, и просочились половцы сквозь дыру. Хозяйственным был Дубак. Чего греха таить, именно этим своим качеством да еще расторопностью и услужливостью сумел бывший тысяцкий Дмитрова подкупить сердце Вячеслава. Только услужливость плохо сочетается с ратным искусством. Никудышным воякой оказался Дубак. И сам был ранен, и людей своих не уберег.
А ведь на них и не наседали с такой силой, как на ростовчан. Да и половцев на их участке от силы тысячи полторы было. Но Дубак, как выяснилось, обучил своих парней лишь смирно стоять в строю. Едва же налетела лава, как они с отчаянными воплями кинулись врассыпную. Хорошо, что рядом стояли опытные полки. Те же ростовчане и себя защитили, и беглецов уберегли, приняв под свое надежное крыло.
Только с тех пор не стало Дмитровского полка в войске рязанского князя. Не потому, что его воины погибли. Таких было как раз не больше сотни. Потому что опозорились. Всех дмитровцев да москвичей раскидали кого куда, частично к звенигородцам, частично – в коломенский полк.