Красные курганы
Шрифт:
– Нет-нет, благодарю тебя, князь. Беседа с тобой была для меня истинным наслаждением, – нашел в себе силы ответить епископ, но, не удержавшись, добавил: – Отныне я буду молить господа лишь о том, чтобы он удостоил меня еще одной столь же приятной беседы с рязанским князем и я смог бы по достоинству угостить его в своих скромных рижских покоях.
– Как знать. Может, и заеду погостить на денек-другой, – не переставая улыбаться, поддакнул Константин и сделал окончательный вывод относительно умственных способностей своего собеседника: «Не дурак, конечно, но и гением не назовешь», забыв, что недооценка врага бывает во сто крат хуже переоценки.
– До встречи, –
«Ну и ладно, – подумал отец Альберт. – Так даже лучше. Пускай знает схизматик, – но тут же поправился: – Не-ет, он намного хуже. Он не схизматик и даже не язычник. Те хоть не ведают, что не хотят принимать, а этот… богоотступник».
– До встречи, – эхом откликнулся Константин, машинально повторив слова епископа и размышляя про себя, насколько круто пересолил он в разговоре с ним и как это может аукнуться в дальнейшем.
Однако почти сразу он отмахнулся от этой мысли, здраво рассудив, что как бы то ни было, а ничего уже не изменишь.
Через два дня было заключено перемирие до лета 1222 года. Полчища крестоносцев, повинуясь договору, неохотно двинулись восвояси, очищая земли Кукейноса – до Гернике они так и не дошли – от своего смрадного присутствия. Настроение у рыцарей было прескверным. Впервые за долгие годы пребывания в этих местах им нанесли тягчайшее оскорбление – не дали себя победить да еще и отняли увесистый кусок владений, составлявший чуть ли не половину всех земель вдоль Двины.
Если бы не упорство немецких купцов, терявших из-за войны свои доходы от несостоявшихся торговых сделок, то магистр ордена еще поспорил бы с епископом, но давление было ощутимым, и он скрепя сердце тоже поставил свою закорючку под договором, превратив его тем самым в трехсторонний.
Казалось бы, пути епископа Ливонии и рязанского князя разошлись всерьез и надолго. Обоим было некогда, оба лихорадочно трудились в совершенно разных местах – один в Прибалтике, а другой – на Руси. Отличие было лишь в том, что если Константин напрочь выбросил из головы отца Альберта – ему и впрямь было не до того, то епископ о рязанском князе не забывал ни на минуту, стремясь тщательно подготовить их следующую встречу, которую он считал неизбежной.
Вот только теперь она должна была состояться там, где будет угодно именно ему, смиренному слуге божьему, а не проклятому схизматику. Отец Альберт хорошо помнил, что есть время собирать камни и время разбрасывать их, время для посева и время для жатвы. И он терпеливо ждал своего времени – времени убивать. А когда наступит время любить, он не интересовался.
Две самых главных движущих силы толкают человека на великие деяния, кажущиеся со стороны невозможными: любовь и ненависть. Остальные – суть производные этих основных страстей. И если епископ Ливонии ехал на переговоры, не испытывая особо сильных чувств к рязанскому князю, то возвращался он с них, питая к русичу самую чистую и горячую ненависть, какая только могла вспыхнуть в его холодном сердце.
Отныне и навсегда он поклялся в душе сделать все возможное и даже невозможное, чтобы точно так же втоптать Константина в грязь, улыбаясь ему в это время столь же мило и радушно, как это делал рязанский князь почти на всем протяжении их бесплодной беседы и даже в момент прощания.
Едва прибыв в Ригу, он, позволив себе передохнуть только остаток вечера, уже на другой день незамедлительно вызвал к себе своего верного секретаря Генриха.
Каждый раз, заходя к епископу, молодой лэтт не уставал
Епископ же жил, совершенно не задумываясь ни об уюте, а уж тем более о том, чтобы пустить кому-то пыль в глаза. Только одна всепоглощающая страсть владела этим низеньким лысоватым человеком, чем-то внешне похожим на апостола Павла, – власть.
Причем власть, никак не сочетаемая с ее внешними пышными атрибутами. К чему они? Ко всей этой блестящей мишуре он относился равнодушно и даже пренебрежительно. Конечно, если бы ему предложили сан архиепископа, то он не отказался бы. Более того, он и сам жаждал им стать, но для чего? Да лишь для того, чтобы ему не могли помешать в святом деле обращения столь многих народов к свету истинной веры.
Заветная его мечта, которую он никогда не открывал ни одному человеку, тоже никаким боком не касалась ни богатств, ни почестей. Отцу Альберту очень хотелось, чтобы после смерти его канонизировали, то есть сделали бы святым. Стать мучеником он бы тоже решился, хотя и не так охотно. Что ни говори, а ранг святого будет намного выше.
Именно поэтому он не просто согласился поехать в дикую Ливонию, но даже сам вызвался туда отправиться. Когда архиепископ Бременский еще только думал и гадал, кого именно отрядить в те далекие пустынные края, у его каноника Альберта уж был готов ответ: «Меня!»
Епископ хорошо знал, как щедро платит церковь тем, кто расширяет ее территорию и увеличивает паству. Причем неважно, какая именно церковь. Цена и у католиков, и у православных одинакова. Если ты бросил на алтарь целую страну, так тут и вовсе можно стать равноапостольным, невзирая на руки, обагренные кровью. Именно так произошло с императором Константином в Византии и с великим князем Владимиром на Руси.
Разумеется, платила церковь не одинаково, многое зависело от щедрости самого дара. Число славян было намного больше, чем тех же норвежцев, у которых и земель и людей не ахти, а посему рассчитался римский престол с королем Норвегии Олафом II поскромнее, назначив его не равноапостольным, а всего-навсего святым. [55]
55
Олаф II Святой (ок. 995—1030) – король Норвегии (1015–1028). Ввел в стране христианство, сделав его национальной религией. Потерял престол в борьбе с датско-английским королем Канутом I Великим. Погиб от руки убийцы.
Впрочем, короли есть короли. Им даже не обязательно обращать свою страну в христианство, чтобы получить такой титул. Достаточно лишь соблюдать предписания церкви и всячески ей покровительствовать, даже если это идет вразрез с интересами собственного народа, чтобы получить звание святого. Или правильнее сказать – титул? Впрочем, один черт.
Зато, если ты простой человек, то тут предстоит немало потрудиться на почве миссионерства, причем опять-таки желательно еще и быть в высоком духовном звании, не ниже епископа. С последним у отца Альберта все было в полном порядке – нужный минимум он имел. А вот с обращением туземцев-язычников в христианство дело обстояло значительно хуже.