Чтобы персидскую не забывали силу,Чтоб с русскими не спелись, — на ногеВсем изнасилованным подрезали жилу.Так пожелалось евнуху Аге.Потом на Авлабаре [6] и в ХарпухиДесятилетия и до преклонных летВсе ковыляли смуглые старухи…Той памяти сегодня нет.Еще одна исчезла из империй.Как долгожительницы те,Речь русская бредет по Дидубе и Вери,Очаровательная в хромоте.
6
Авлабар,
Харпухи, Дидубе, Вери — старые тбилисские кварталы.
1990–1996
Отчет
А. Ц.
За двадцать лет, что ты лежишь в могиле,Большие перемены, старый друг!Не выжил мир, в котором все мы жили,Рассыпался и разбежался круг.Твой город пал в дыму кровопролитья,Твоя семья живет в другой стране…Ну а мои поступки и событьяНе описать, не перечислить мне.Возможно там, где траурные маршиВ ликующий мажор перетекли,Все знаешь сам… Теперь тебя я старше,Все тягостней видения земли.Лишь иногда тебе бываю другомВ постылой этой жизненной борьбе:Светящееся облако над лугомПорой напоминает о тебе.
1996
«Утро, полное нежной лазури…»
Утро, полное нежной лазури,И горит, и сияет Кавказ.Все запело под рокот чонгуриИ готовится кинуться в пляс.Может быть, в этом праздничном светеСнова юной окажешься ты,Не окончатся пиршества эти,И твои повторятся черты.То ли в чашах вино золотится,То ли шумный пошел листопад,И красавиц нетленные лицаИз темницы столетий летят.
1998
Фотограф
Д.Д.
Из черноты он брал глаза и губы,И часть руки, придерживавшей маску…Так вылеплено множество личин.И вот, пожалуй, чересчур правдивыМинистр самодовольный и продажный,Поэт-осведомитель и актриса,Как щука, проглотившая червя.Не раз пытались выкупить портретИ негатив такие персонажи.Покуда фото сохли на веревках,Варил фотограф дивные ликерыИз пряных трав и высохших сластей.И, наливая, все припоминалГимназию, где на последней партеСидел с ним рядом Берия Лаврентий.На сломанной тахте лежал старик,Кремлевского фотографа не вышло.Вернувшись с фронта мировой войныИ с Пуришкевичем сдружившись в Ялте,До Грузии добрался, но в БатумиВыл пароход. Семейство собиралось.Ночь проведя бессонную в каюте,Он выбросил на пристань чемодан.Да, Пекелис был брат Грегори Пека.Красив и в девяносто. Моложав.И женщины любили Агасфера.Как он был стар! Таким же старикомЕго и в детстве помнили старухи,А он их годы запечатлевал.Ликеров терпких выветрился дух.Сгорело все. Лишь на меня ночамиТбилисские глядят леонардески.
1998
Памяти фотографа
Д. Д.
Прекрасны точность, убедительность,Но благородней, богоданнееТаинственная приблизительность,Чем очевидность попадания.Лет шесть меня фотографировалИскусник нищий и великий,Моими лицами жонглировал,Во мгле выискивая лики.И ревность угадал тогда ещеИ выжидающую ярость,Души, при жизни умирающей,Необеспеченную старость.И эту душу он выматывал,Выхватывал из черной Леты…А в остальном права Ахматова:Умрешь – изменятся портреты.
2002
Праведник
А.Ц.
На четверть века, в общем ненамного,Я пережил того, кто жизнь моюУвидел всю из горнего чертогаИ отбывает новый срок в раю.Клиническую смерть уже изведавИ чуть помедлив, чтобы молвить мнеО том, что тщетна тяжба двух заветов,Он обращался к звездной тишине.Земные озабоченные лицаОн изучал, впадая в забытье.Не ведала грузинская столица,Что в путь собрался праведник ее.Немногословный, пил он ахашени…Иль в учрежденьи, где столкнемся мы,Подписку взяли о неразглашеньи,Как в юности в преддверии тюрьмы?
2000
«Там сейчас краснеют горы…»
Памяти Мориса Поцхишвили
Там сейчас краснеют горыИ до места торжестваПровожает за ГомборыУбежавшая листва.И туманная усладаВ откровении данаМолодого винограда,Несмышленого вина.И дорожные ухабыИ ложбины бодрых рекУтекли бы в чан, когда быВ душу не ушли навек.
2002
«Там грудь выкатывал старик одутловатый…»
Там грудь выкатывал старик одутловатый,Звук ухватив,И вторил статный круг молодцеватых статуйИ вел мотив.Гнал на закланье звук. Так по холму к терзаньюВедут овцу.Летали ласточки над грустной Алазанью,Крича певцу,Как с молодой женой прощался новобранец,Шел на войну…Был загустевший звук, упоевавший пьяниц,Сродни вину.Кувшины изнутри взрывала та же ярость,Напор вина,И юность, как река, впадающая в старость,Была пьяна.
2002
«Приехать бы опять в Тбилиси…»
Приехать бы опять в ТбилисиЛет в двадцать или в двадцать пять,Не суетясь и не завися,Немного раньше все понять!Не останавливая время,Но только медленней летя,Общаться бережнее с теми,Что сниться будут жизнь спустя!Но эти годы пролетели,Но эти выцвели цветы,Оставив привкус ркацителиИ прелесть яркой пустоты.
2002
«В этом городе помню балкон голубой, голубой…»
В этом городе помню балкон голубой, голубой,Как высокое небо над полем заглохшего боя.В доме Лермонтов жил. Слышал утренний гам, разнобой,Из волшебного сна выходил на балкон, в голубое.В этом городе знаю любой закоулок и дом,Я застал только вечер, но было тепло и лилово.Все читали стихи, все писали стихи, а потомНачалось избавленье от ига российского слова.Ортачала, Ваке, Авлабар, Александровский сад,Карусельный подъем [7] и одышка голодной свободы…Там теперь листопад, и повсюду с платанов летятЛистьев желтые груды, подстрочники и переводы.