Красные щиты. Мать Иоанна от ангелов
Шрифт:
Тэли же смотрел на нее с благоговением, повторял каждое ее слово. Песни он пел только те, которые она хоть раз похвалила, а тех, что ей не нравились, никогда не заводил. Так он почти забыл веселые, плясовые песенки, которым научил его в Зальцбурге Турольд. Да, эта женщина умела привлекать сердца, и чары ее безошибочно действовали на молодого слугу князя. Он просто не мог жить без Юдки. А она подшучивала над ним, хотя его верность и восхищенный взгляд трогали ее. Тэли говорил мало, он только ходил за Юдкой по пятам, считая это вполне естественным и не понимая, как может быть иначе. Юдка, оставаясь наедине с мужем, расхваливала ему Тэли: славный парень, она ведь давно его знает, и всегда он такой услужливый, такой спокойный, лишнего слова не скажет, ничего не требует. Гуля глубоко вздыхал, делая вид, что верит в ее искренность, — голова
Временами, обнаружив в счетах ошибку, Виппо приходил в ярость, старик и Гуля начинали оправдываться, Пура вступалась за отца — и в бревенчатом доме вдруг подымался адский шум, градом сыпались брань и проклятия. А Тэли с Юдкой, словно отделенные ото всех стеной отчужденности, только переглядывались, усмехаясь. Но бывало и так: семья усядется за стол, Тэли или Юдка запоют вполголоса, кто-нибудь возьмет в руки гусли или виолу, остальные притихнут, задумаются. Для Тэли это было непривычно. Сперва он с удивлением смотрел на застывшие в задумчивости лица своих друзей: опустив головы, они сидели неподвижно, как бы внимая какому-то голосу, не тому, который звучал в комнате, а другому, внутреннему, который в их сердцах вторил песне. В конце концов Тэли тоже приучился сидеть вот так вместе со всеми, сосредоточенно слушая голос сердца. В такую минуту и увидел их князь Генрих через окно.
Юдка тогда вскочила с места вслед за Бартоломеем. Потом она звала: «Тэли, Тэли!» В темноте мелькнул рыцарский плащ; она поняла, что здесь был чужой, и даже догадалась кто. Виппо рассердился, кликнул слугу, стал его распекать за то, что он плохо охраняет дом, и велел на ночь спускать собак с цепи. Юдка, испугавшись, заметила, что собаки могут кого-нибудь покусать. Но Тэли она не расспрашивала, старалась не смотреть на него — ей не хотелось знать правду. Вскоре все отправились на покой. Юдка с мужем в свою комнату, Тэли — в чулан, где он располагался на сене. Поздно ночью взошла луна, она мешала Юдке спать, яркий свет бил прямо в глаза. Юдка ежеминутно просыпалась и слышала, как в соседней комнате храпит Виппо и как ворочается Пура на своем скрипучем одиноком ложе.
Несколько дней спустя все зазеленело, теплые ночи и теплые дожди согрели землю, деревья оделись листьями, ожили луга. Когда Юдка выезжала из лесу, ее конь то и дело пригибал голову, чтобы ущипнуть свежей травки. Однажды на опушке леса она повстречала князя. Он тоже ехал один. Было около полудня, ярко светило солнце. Юдка сидела на коне по-мужски и без седла. Она смущенно смотрела на князя, не зная, что ей делать, как его приветствовать в таком положении. Лицо у князя было суровое, он даже не улыбнулся. Но, видимо, в то утро он приглашал к себе цирюльника и в бане побывал. Рукава его короткого кожаного кафтана доходили только до локтей, и мускулистые руки были после бани белые-белые, будто обтянуты белым атласом. Он приветствовал Юдку по-рыцарски, плавным взмахом руки. Она совсем растерялась, хотела повернуть обратно. Но князь преградил ей дорогу.
— Что ж это ты одна? А где мой певец? — спросил он.
Юдка молчала.
— Не хочешь со мной разговаривать? Почему ты всегда молчишь, когда встречаешь меня? — строго прибавил князь.
Юдка подняла на него расширенные от удивления глаза. Только теперь она заметила, как он красив.
— Я не смею, — сказала она. Но ее тон и лукавый огонек в глазах противоречили ее словам. Генрих почувствовал это и повернул коня. Немного отъехав, он помахал ей, и она снова подивилась на белизну его руки, как бы сиявшей в солнечных лучах.
Вернувшись домой, Юдка принялась за работу: стала сматывать в клубки шерстяную пряжу. От шерсти пахло осенью, а за окном были солнце и зелень. Звонко распевали птицы в лесу, который начинался сразу же за виноградником. После полудня Юдка отправилась пешком в дальнюю прогулку. Выйдя на луг над Вислой, она углубилась в густые вербовые заросли. В просветах между ветвями ослепительно сверкала подернутая мелкой рябью река. Пастухи гнали по вербняку коров, молодые листья блестели на солнце, от них шел сильный, приятный запах. Юдка улеглась под кустами, сорвала веточку и начала ее грызть.
Было это в пятницу. Вечером отец, прочитав положенные молитвы и посыпав стол хмелем, долго говорил о боге. Тэли в этот день, к счастью, был в Сандомире. Юдифь думала о боге, но он казался ей совсем другим, не таким, как тот бог, о котором рассказывал отец. И ей вдруг пришло в голову, что она никогда не была в христианском храме и не знает, как христиане представляют себе бога.
Весна быстро пролетела. Наступил конец июня, пора сенокоса. Бортники понесли из пущи первый мед, который пока брали у диких пчел. Князь ездил через лесные чащи в Ожаров — наблюдать за тем, как отнимают у кобыл жеребят, чтобы их сосчитать и поставить тавро; лучших тут же отделяли, а остальных пускали обратно в табун резвиться на приволье. Кроме того, Генрих продолжал обучать свое войско на лугу у городских ворот, в чем ему помогали крестоносные рыцари, приезжавшие из Опатова, из Загостья и из Мехова. Якса, примирясь с князем, тоже заглядывал в Сандомир. В окрестностях города и на княжеском подворье было шумно и многолюдно, бабы часами выстаивали у ограды замка, дивясь на пышно разодетых панов, все глаза проглядели, дурехи! Юдка с возмущением рассказывала об этом Виппо и мужу. Да и то сказать, сандомирские бабы ничего на свете не видали — ведь они не бывали ни в Бамберге, ни в Аахене, ни в Льеже, ни в Лане, где рыцарей этих как собак, и все в блестящих доспехах, один другого нарядней.
Юдка часто ходила на то место в лесу, где встретила Генриха, но он туда больше не приезжал. А может, и приезжал, только в другое время: Юдке никак не удавалось снова его увидать. Тэли по вечерам выходил из дому, садился под деревом, где их когда-то застал князь, и играл на виоле разные песни. Иногда он пел ту, иерусалимскую песенку «О, милый друг!». Но милый друг все не появлялся. Ах, как любила Юдка эту песню, как нравился ей голос Тэли, звучавший так мягко и нежно в ночном сумраке! Казалось, голос этот отливает золотом, подобно локонам князя. Он манил так властно, что устоять перед его призывом было невозможно. Тэли пел те самые слова, которые хотелось петь Юдке, но у него это получалось куда лучше. Пока он играл и пел, Юдка подходила к ограде; она стояла, положив руки на покрытые холодной росою жерди, и мокрая высокая трава щекотала ей ноги. Она все ждала — вдруг раздастся лай Рушека — и до глубокой ночи не позволяла спускать собак с цепи. Но никто не появлялся.
В ту пору Юдка начала интересоваться христианским богослужением, костелами. Она расспрашивала Виппо о христианских праздниках, а в праздничные утра, одевшись понарядней, ходила в город и чинно прогуливалась, глядя на людей, шествовавших в костелы. Но больше всего нравилось ей подниматься вечером на пригорок, где стоял костел пресвятой девы Марии, такой высокий и красивый, окруженный деревьями, на которых гнездились птицы. Отсюда она смотрела на реку и на луга, где любила гулять, на стада, пасшиеся в долине, на темные крыши домов. Костел по вечерам был открыт, и Юдка знала, что там внутри никого нет, но войти боялась. Евреям, переступившим порог христианского храма, грозила жестокая кара. Юдка только бродила вокруг величественного костела и возвращалась домой в темноте, крадучись, прижимаясь к стенам, словно совершила преступление.
Наступил один из летних праздников. В Сандомир съехалось со всей округи монастырское духовенство, орденские рыцари, местная знать, ибо князь Генрих созвал всех на вече, объявив, что будет раздавать пожалования и какие-то грамоты. В канун праздника господа бодрствовали, как по обычаю положено, и совещались о своих делах, а утром, уже с самого рассвета, в костеле было полным-полно. Юдка впервые в жизни взбунтовалась: она заявила отцу, что не будет выступать в балагане, который по случаю праздника Гедали поставил на большой рыночной площади. Отец решил, что дочь зазналась, и хорошенько ее отругал. К вечеру Юдка сбежала, а куда — никто не знал. Пришлось удовольствоваться плясками Пуры и фокусами Гули. Старик, стоя у входа в балаган, просил народ не скупиться. Но подавали ему мало: сандомирцы успели предупредить приезжих, что старый еврей притесняет здешний люд, последние гроши отбирает и несет их Виппо, у которого в подвалах замка уже и так горы серебра.