Красные щиты. Мать Иоанна от ангелов
Шрифт:
Утром он велел своим людям собираться в Сандомир. Там его встретила сиявшая от радости Гертруда — ей очень нравилось хозяйничать в таком богатом замке. Генрих несколько дней просидел дома, потом Ясько из Подлясья вдруг напал на него и кинжалом нанес легкую рану в спину. Никто не мог понять этого поступка, сам Ясько не проронил ни слова, выдержав жесточайшие пытки. Его казнили на городской площади, так ничего и не узнав. Генрих был в недоумении, но не захотел принимать никаких мер предосторожности. Он только повторял про себя слова Салах-ад-дина, поэта и вождя сарацин: «Их руки настигнут тебя и в далеком Сандомире». У Ясько и впрямь был такой вид, как будто его долгое время опаивали каким-то зельем — не гашишем ли?
И снова жизнь в Сандомире пошла, как обычно.
23
Зима в том году выдалась мягкая, Висла не стала ни в январе, ни в феврале, морозы ударили только в марте. На полях лежал тонкий слой снега, но вода в реке потемнела и текла стремительно и бурливо. Тэли каждый день уходил или уезжал «на виноградник» — повидаться с Юдкой. Она теперь носила на голове длинное покрывало, белое в голубую полоску, прихваченное медным обручиком, — ну, точно ангел на иерусалимских иконах! И Тэли подолгу глядел с нежностью в ее прозрачные глаза.
Князь не узнавал своего пажа. Впрочем, не только ему, но всему княжескому двору, всему Сандомиру было известно, что Тэли влюблен. В тот вечер, когда Юдка рассказывала в замке перед рыцарями свои истории, Генрих ее почти не запомнил. Да и сейчас он знал только то, что она еврейка и что преподобный Гумбальд кривится, когда ее изредка пускают в замок. Эти ханжеские причуды смешили Генриха — в Иерусалиме он ко всему привык. Но ему сильно недоставало Бартоломея и было больно, что паж отдалился от него. А Тэли всякую свободную минуту проводил в обществе Виппо и его подопечных. Генрих начал и на Виппо поглядывать косо.
Обо всем этом Генрих размышлял, прогуливаясь в одиночестве за городской стеной по холмам, которые тянулись вдоль Вислы. Один из холмов уже облюбовали себе монахи: они хотели поставить там костел в новом вкусе, из кирпича, по поводу чего было немало разговоров. Генрих мысленно делал смотр своим людям, той небольшой горсточке, которой он собирался доверить самые трудные поручения. Итог был неутешительный. Прежде всего Лестко; он цепляется за юбку жены, в бой не спешит, детей куча, да и разжирел; сам еле ходит, а сядет на коня, у того ноги подгибаются. Потом Герхо… Герхо все такой же: внимательный, расторопный, знает, чего хочет Генрих, и сам хочет того же, но в последнее время напала на него какая-то меланхолия, глядит разочарованно, недоверчиво, будто сомневается в возможностях князя. Тэли? Этот теперь ни на что не годен, любовь совсем вскружила ему голову. Кто мог ожидать такой перемены! И князь вспоминал их первую встречу на дороге под Зальцбургом — славный был паренек! Правда, он и в то время почти мгновенно влюбился в Рихенцу.
Потом Виппо — это основа. Виппо, конечно, человек деятельный, но уж очень поверхностный. Ему только бы побольше добра в кладовых, а что копит, не глядит: оружие покупает дрянное, меха берет от данников без разбору, что хорошие, что линялые. К тому же с годами он становится несносен; сделаешь ему замечание, побагровеет и сразу умолкнет, слова от него не добьешься — обижается, видите ли, когда князь его журит. Кругом все над ним посмеиваются. Казимира нет, он в Германии. Только Висла не меняется, или, вернее, она всегда разная и всегда та же.
И князь смотрел на реку. Черные стволы деревьев четко выделялись на фоне прозрачной, темно-зеленой воды. На земле белел снег, как будто ее покрыли тонким слоем белой краски, чтобы лучше оттенить рисунок стволов и ветвей. Внизу ехала от реки к деревянным городским воротам группа рыцарей; их желтые кафтаны и черные сафьяновые сапоги красиво дополняли спокойные цвета картины. Над лесом, над рекой, над воротами Сандомира кружили черные стаи птиц, слышались в белесом небе крики галок и ворон.
Из леса вышли навстречу князю Юдка и Бартоломей. Тэли был в фиолетовом полушубке, Юдка — в лисьем салопе. Увидев Генриха, они в Смущении остановились. Юдка потупила глаза, Тэли поклонился князю.
Генрих смерил парочку неприязненным взглядом и сказал:
— Так вот где ты пропадаешь целыми днями!
Тэли молчал. Тогда князь с улыбкой обратился к Юдке:
— Что ж ты забираешь моего певца? Без него в замке скучно.
Тэли густо покраснел по самые уши и сказал звонким голосом:
— Князь изволил меня искать?
— Я всегда тебя ищу, — ответил Генрих, — и вот только теперь нашел.
— Я к услугам князя, — сказал Тэли.
Генриха рассмешила такая учтивость. Присмотревшись к Тэли, он заметил, что тот одет щеголем и сапоги на нем из зеленого сафьяна! Князь невольно оглядел себя — да, его плащ уже износился, и, кажется, из-за всех этих хлопот и гнетущих дум он уже несколько дней не мылся и два дня ходит небритый. Вспомнив, о чем он сейчас думал, и сравнив себя с Тэли, Генрих пришел к выводу, что он постарел, опустился, перестал следить за собой, что, поглощенный единой своей мечтой, утратил интерес к жизни.
Втроем они направились в город. Генрих шел впереди и все оглядывался на «детей». Оробевшие, притихшие, они следовали за ним, держась за кончики пальцев. Юдка смотрела в землю.
В городе их встретил Готлоб и начал выговаривать князю, что тот выходит за городскую стену один — какая неосторожность, князь, видно, уже забыл о покушении! Готлоб вел за руку своего маленького сына, которого назвал на французский лад Винцентием. Премилый был ребенок!
Гертруды они в замке не застали. Вскоре после своего приезда она как-то отправилась ко второму брату Казимиру, — приглядеть за дворовыми девками, за коровами да за курами. Вислица понравилась ей больше, чем Сандомир, что ни говори, сандомирский замок кажется после цвифальтенской обители развалиной. А в новом, только выстроенном вислицком замке покои просторные, светлые, удобные, не хуже, чем на западе, и отапливать их легко. Так что Гертруду тянуло в Вислицу, и она пользовалась любым предлогом, чтобы туда заглянуть. С Казимировой Насткой, которая никуда из Вислицы не выезжала, Гертруда очень сдружилась и прямо-таки тосковала по ней в Сандомире, — Настка же, разумеется, не могла к ней туда приехать. Гертруда без конца рассказывала о житье-бытье Генриха; Настка только диву давалась, как это князь обходится без женщины, и пророчила ему неминуемые беды.
Да и во всем княжестве, во всей Польше народ недоумевал, что за причина, что у князя нет ни жены, ни любовницы — вроде бы он природой не обижен и никаких противоестественных склонностей за ним не примечают. Многие слыхали о прежней его любви к жене Болеслава, кое-кто знал и о Рихенце. Но то, что произошло между ним и королевой Мелисандой, почти никому не было известно. Сам Генрих с отвращением вспоминал ночь после морского сражения под Аскалоном. Спрятавшись за кустами, он тогда невольно подслушал упреки, которыми Герхо осыпал королеву. Он был соперником собственного оруженосца! И, быть может, это тень Мелисанды вставала между ними, когда Герхо, подавая ему шубу, склонялся перед ним с истинно немецкой придворной учтивостью и с непроницаемым лицом. Быть может, от тех аскалонских ночей ложится на глаза Герхо туман, за которым прячется его взгляд, меж тем как ноздри широко раздуваются, словно почуяв запах киннамона?