Красные следопыты (Повести и рассказы)
Шрифт:
И вот Петя второй вечер подряд ждет солдата. А мама удивляется, где он пропадает по вечерам? Вчера пропадал, сегодня. Хватит с нее! Пусть папа пойдет и найдет Петю.
Папа идет и находит — возле дома, которого нет.
— Ты что здесь делаешь?
— Солдата жду.
— Ждешь солдата? — Папе кажется это смешным. — А что, разве назначен смотр войскам местного гарнизона?
Петя хмурится. У папы на уме всегда одни шуточки. А ему не до шуток. Он ждет солдата. Вот телеграмма.
Папа уходит и появляется вновь. С мамой. Вид у папы смущенный, а у мамы решительный.
— Никаких солдат! Сейчас же марш домой,
Петя слышит и — ни с места. И не сойдет. По глазам видно. Глаза у него настойчивые, каких мама никогда не видела.
— Что будем делать? — спрашивает папа.
— Ждать солдата, — вздохнув, отвечает мама.
КАРАСИХА-ТРУСИХА
Пошла Тамара в лес. Просто так, ни за чем. Может, белку увидит. Как она рыжей молнией туда-сюда скок, а потом по осиному гнезду хвостом — бац! — и пошла кутерьма...
Осы — «з-з-з» — и за белкой, а белка ш-шасть к дубу под шубу и ни гу-гу, найди ее попробуй.
Тамара видела раз такое. Может, и еще увидит. Или другое что. Как гриб на еже едет. Да не просто едет, а, как в цирке, на голове, шляпкой вниз, ножкой кверху. Может, кому и смешно, а ему нет. Он не в цирке работает, а в лесу. Нору на зиму выкладывает. Листья в нору таскает. А гриб... Что ж гриб? Он ему без надобности. Просто так, под иглу попал. Вот и едет на еже ножкой вверх.
Или Тамара увидит что-нибудь страшное. Нет, лучше не видеть. Все знают, а она лучше всех: таких трусих, как она, сроду не было.
Карасиха-трусиха. Это она. Это ее так зовут. Конечно, лучше бы по фамилии звали — Карасева. Но что заслужила, то и получай — Карасиху, а в придачу к ней — трусиху. Не была бы трусихой — не прозвали.
Вдруг что-то как бабахнет. Тамара как взвизгнет! Зажмурилась и стоит ни жива ни мертва. Хоть ешь ее. Для того и зажмурилась, чтобы не видеть, как ее есть будут.
Подождала, подождала — не едят. Один глаз открыла — никого. Другой открыла — никого. Задрала острый носишко кверху и дятла увидела. Она на него, он на нее смотрит. Сошлись два носа и не знают, то ли дивиться друг на друга, то ли дуться. Как-никак дятел Тамару напугал, а Тамара дятла от дела отвлекла.
— Дурак, — сказала Тамара и показала дятлу язык.
Дятел, хоть и дурак, сразу сообразил, что к чему, и тоже показал Тамаре язык. Да такой длинный, что Тамара ахнула. Длинней самого дятла. Вот бы Тамаре такой. Всех бы подруг передразнила.
«Ку-ку, ку-ку, ку-ку... »
У Тамары ушки на макушке. Лесные часы заговорили. Раз «ку-ку», два «ку-ку», три «ку-ку» и — ни гу-гу. Три часа? Тамара с ручными сверилась. Фальшивят лесные часы. Впрочем, лесным можно. Им простительно.
Однако, хоть по лесным фальшивым, хоть по своим точным, домой пора.
Вышла Тамара на тропинку и — стоп: семафор! — ни пройти ни проехать. Муравьи новоселье справляют. Из старого муравейника в новые лесные Черемушки переселяются.
Кому ни пройти, кому ни проехать, а Тамаре-великанше преграды нет. Перешагнула через тропинку и на большак вышла.
На большаке своя жизнь. Столбы стоят — сети проводов сушить развесили. Машины бегут. Друг с дружкой переругиваются: «Почему дороги не уступаешь?»
Умчались машины. За горизонт убежали доругиваться. На дороге ни души. То есть как ни души? Одна душа есть. А с Тамарой целых две. Стриженый мальчонка
Тамара шаг шагнула, а дальше страх не пускает. Холодным воздухом в затылок дышит, и волосы от того дыхания шевелятся.
Бежать... Назад... Нет! Гадюка по следам мальчонки ползет. А мальчонка, стриженая голова, идет и ни о чем не догадывается. Что делать? Что делать? Она еще раздумывает! Не раздумывать надо, а мальчонку спасать.
Пересилила Тамара страх, подбежал и — трах! — припечатала гадюку подошвой к земле. Не уйдешь, гадина!
Гадина-то не уйдет, а Тамара? Разве Тамара уйдет? Да стоит ей только ногой шевельнуть, как гадюка выскользнет из-под башмачка и... Нет, об этом лучше не думать. Лучше вот так, ладошку кверху и — стоп машина! Увидит ее шофер и затормозит.
Увидел один и не остановился. Только рукой взмахнул. Решил, что Тамара его приветствует.
Еще одна бежит. Стоп, машина!
И эта промчалась мимо. Даже прикрикнула на Тамару: «Не задерживай!»
Заплакала Тамара. Стоит и в кулак хнычет. От обиды, что ее никто замечать не хочет.
Вдруг тормоза взвизгнули. Из кабины шофер высунулся:
— Эй, чего там стоишь и хнычешь?
— Я не просто стою...
— А как же?
— Я на гадюке стою...
— Что?!
Выскочил шофер из кабины, к Тамаре подбежал и в лице посерел. Большой, а тоже гадюки испугался. Но только ненадолго. Схватил лопату и срубил гадюке голову. А Тамару домой отвез. И всем про Тамару рассказал. А сама Тамара про себя никому ничего не сказала. Чтобы никто не знал, как она гадюки испугалась и в три ручья ревела.
ГРАЧ И ТОСЯ
Грач был стар и хитер. А Тося была маленькая и несмышленая. Тося жила на краю деревни, возле школьного кукурузного поля. А грач жил где придется. Но обедать прилетал только на кукурузное поле, где выколупывал из почвы вкусные зерна. Вот из-за этого у Тоси с грачом и разгорелась война.
Конечно, Тося не знала, что грач — хитрая птица. А грач знал, что у Тоси всего две маленькие ручки. И сколько Тося ими ни маши — взлететь не сможет. А грач может. У него ведь не руки, а крылья. Так что догнать его Тосе ни за что не удастся.
— Кыш, противный... Кыш! — громко кричала Тося, увидев грача на кукурузном поле. При этом, чтобы еще больше напугать белоносого дармоеда, она хлопала в ладоши.
Грач в душе был, наверное, артистом. Услышав Тосины аплодисменты, он прерывал обед, поднимал голову и церемонно кланялся.
Возможно, конечно, Тосе только так казалось, что он кланяется. Во всяком случае, это окончательно выводило ее из себя, и она переходила к более активным действиям: хватала хворостину и, размахивая ею, как саблей, шла на грача. Поединок с птицей не приносил Тосе успеха. Грач ведь не самолет, ему для взлета не требуется большой площадки. Он с места взмывал вверх и приземлялся на другом конце поля. Здесь, не обращая внимания на Тосю, он принимался за прерванное занятие, с аппетитом уплетал кукурузные зерна. И Тося не выдерживала. Она ведь была самой обыкновенной девочкой, а у всех обыкновенных девочек, как известно, глаза на мокром месте. Тося задавала ревака и плелась домой.