Красные тюльпаны
Шрифт:
— А есть у вас партизаны?
— Кто их знает. Должно быть, есть, раз каратели понаехали, — ответила Нюра и подозрительно поглядела на Сережку. — Тебе это зачем надо?
— Да это мне ни к чему. Я это просто так спросил.
— Так тебе и поверила.
— Правду говорю, к тетке мне надо, вон еще сколько идти. Далеко. А потому скажу тебе по секрету: если бы партизан встретил, то обязательно бы к ним попросился. Может быть, и приняли меня.
— Я бы тоже к партизанам ушла, — вздохнув, сказала Нюра. — Только вот мамку жалко. Ее теперь одну никак нельзя оставлять. Только
— Это почему же?
— Потому как малы еще. Партизаны взрослые все, с бородами.
— Тоже мне, придумала, — рассмеялся Сережка. — Да если хочешь знать… — Он хотел вгорячах еще что-то добавить, но вовремя остановился и только крепко сжал губы, а потом чуть слышно проговорил — Меня бы они приняли.
— С какой стати?
Сережка тихо, но внятно ответил:
— Потому как сирота я. И потом немцы всю нашу деревню спалили. Партизаны бы меня поняли.
— Может, и поняли, — примирительно согласилась Нюра. — Но только не сыскать их.
— Да помолчите вы, — сердито прервала их разговор Нюрина мать. — Не болтайте, о чем не следует…
— Ой, заговорилась я с тобой, — всполошилась Нюра. — Мне еще печку топить надо и еду сготовить.
Девочка нащепала лучины, принялась растапливать печку.
Сережа посмотрел в окно. Улица была пустынна, он собрался было уходить, но передумал и решил повременить.
— Можно, я у вас побуду немного? — спросил он Нюру.
— Сиди. Мне что, жалко, что ли? — ответила девочка. — Вот воды сейчас вскипячу, заварю мятой, и чаю попьем.
— Да ты разденься, мальчик, — посоветовала Нюрина мать. — Как тебя зовут?
— Сережа.
— Иди, Сережа, к печке поближе.
— Спасибо, — поблагодарил Сережка.
Он снял холщовую сумку, скинул пальто, присел на табуретку возле печки, протянул руки к огню.
Когда вода вскипела, Нюра бросила в чугунок пучок сухой мяты, дала настояться. Она поставила на стол миску с вареной свеклой, отрезала три небольших кусочка черного хлеба, затем разлила по чашкам душистый настой.
Нюрина мать приподнялась с подушки, сказала дочери:
— Ты Сережу-то угости. Пусть согреется.
— Сейчас. — Нюра подала матери чашку чая и ломтик хлеба со свеклой, подошла к Сережке и просто сказала — Садись с нами чай пить.
— Спасибо, — замялся Сережка. — Не хочу. Я сыт.
— Пойдем. Спасибо потом говорить будешь. А то мама обидится.
— Нечего стесняться, — сказала женщина. — Садись, грейся.
Сережке было так неловко, что убежал бы, но и совсем отказаться он не мог — некрасиво. Пришлось сесть к столу. Нюра подвинула ему чашку и скромное угощение.
Он неторопливо пил чай, понемногу откусывал кусочки хлеба со свеклой, а сам думал, как бы половчее, незаметно выбраться из деревни.
Поблагодарив Нюру и мать, Сережка отодвинул чашку, встал.
— Ты попей еще, — сказала Нюра. — Жаль, что без сахара. А то бы еще вкуснее было.
— И на том спасибо.
— И тебе тоже, что дров наколол.
— Выходит, не задаром ел, — улыбнулся Сережка.
Он подошел к Нюриной матери, поклонился.
— Вы уж простите меня, может, помешал вам. Пойду я, далеко идти.
— За что
Он не спеша оделся, еще раз поблагодарив Нюру и ее мать, вышел из избы..
В другие дома Сережка больше не заходил — все, что ему надо было разведать, он довольно легко узнал из разговора с Нюрой, и сведения эти оказались верными: в том он убедился, когда на выходе из деревни увидел немецкие грузовики, крытые брезентом.
«Значит, правду сказала Нюра, — подумал Сережка. — Молодец. Запомним».
Когда за бугром скрылись последние избы, Сережка прибавил шагу, а потом побежал: ему хотелось поскорее миновать этот густой темный лес и засветло добраться до следующей деревни.
Она открылась сразу же, как только вышел на опушку. Сережка постоял, прислушался: все было тихо. Теперь он уже не робел, как в первый раз, а смело зашел в четыре избы подряд, попросил милостыню. В двух хозяйки подали ему по небольшому черствому кусочку хлеба, а в других отказали, сославшись на то, что самим есть нечего. Поговорить ни с кем из взрослых ему толком не удалось, но зато на горке он увидел мальчишек с санками. От них он узнал, что в деревне несколько дней находились немцы на восьми мотоциклах, вчера все до единого уехали в сторону Соснухи. Машины были с колясками, из чего Сережка сделал вывод, что фашистов было не менее шестнадцати человек. А вооружены, как сказали мальчишки, все автоматами, и, кроме того, они приметили на трех мотоциклах пулеметы.
Тем временем стемнело. Довольный собой, Сережка прошел эту большую деревню до конца и попросился в одной избе на ночлег.
Командир партизанского отряда, направляя в разведку Сережу Корнилова, наметил маршрут так, что он выглядел на карте в виде неровной дуги, одним концом упиравшейся в Вышегоры, потому что от этой деревни до кордона лесника был самый короткий путь.
За весь следующий день Сережка прошел две деревни, и все, что увидел, схватил цепкой памятью. В одной деревне, очевидно, располагался какой-то штаб: юный партизан определил это по скоплению автобусов, фургонов с антеннами. В другой тоже стояло немало грузовиков, повозок — здесь, стало быть, тылы вражеской части. Он с любопытством наблюдал за гитлеровцами, которые, наоборот, не обращали внимания на какого-то оборвыша, но два или три раза и Сережку охватывал страх, когда какой-нибудь немец приставал к нему с расспросами. В ответ Сережка раскрывал сумку, где лежали жалкие подаяния, и его отпускали.
И вот уже близко его родные Вышегоры. Он решил нигде не задерживаться и незаметно добраться до дому.
Его не пугала ни дорога через открытые заснеженные поля, ни усилившийся мороз: мысль как можно лучше выполнить задание, которое ему поручили в отряде, и другая мысль — о скорой встрече с матерью придавали ему силы, и потому он смело шел в темноте. Заблудиться или сбиться с дороги Сережка не боялся: он не раз до войны ходил здесь и потому очень хорошо знал почти каждый поворот, любую примету на этом участке пути. Он чувствовал под ногами накатанную автомобильную дорогу, а при лунном свете был виден и свежий след санных полозьев сбоку.