Красный цветок
Шрифт:
– Довольно о нём. Мы ведь давно с тобой не виделись, куколка?
Я бросила на него обиженный взгляд. Как будто в том, что он меня игнорировал есть моя вина?
– Хватит дуть губы. Тебе это не к лицу. Сегодня мне припало желание выйти в свет, и я подумал, почему бы не совместить приятное и полезное? Для тебя найдётся работа, милая, – промурлыкал Миарон, приподнимая пальцами мой подбородок и заглядывая мне в глаза. – Посмотрим, так ли хороша ты окажешься на практике, как сильна в теории?
– А просто так, без всяких практик и теорий вы обо мне вспомнить не могли?
– Что?.. – обернулся он, так как уже направился к дверям. – О! Да ты, никак, скучала по мне, моя дорогая? Извини, было много дел. И да, привыкай, обычно я никогда ничего не делаю просто так. И тебе не советую. Развлечения можно прекрасно сочетать с делом, так же, как боль с удовольствием. Увидимся вечером.
Не прошло и двух часов после этого разговора, как мы отправились в путь.
Миарон выглядел весьма импозантно в белом костюме, расшитым серебряными витыми нитями. Широкополая шляпа с пышным пером почти полностью скрывала его кошачье треугольное лицо в густой тени.
Бело-голубой свет первой из лун обратил город в чудесную сказку. Проезжали мы вовсе не по кварталам бедноты, и даже не по районам мещан. Вокруг кружились особняки, жилища потомственных аристократов, отражающие их суть: сдержанное высокомерие, веками копившуюся спесь. Дома, походили на ожившие видения, на грезы, на причудливые фантазии, на спустившиеся с небес облака, сумевшие с легкой руки волшебника принять каменную форму. Особняки сторожили сады, где, несмотря на ранние морозы, продолжали цвести экзотические невиданные цветы. Праздничная иллюминация освещала, а местами подсвечивала чудеса человеческой архитектуры, труды магов, стоившие баснословные суммы, с получением которых, – увы! – у богачей проблем не возникало.
Мы направлялись в «Опера Феери», туда, где собиралось изысканное элитарное высшее общество Эдонии, его сливки – маги, аристократы, представители правящей верхушки, их строгие элегантные жены и яркие, как тропические птицы, блестящие любовницы.
– Ты должна вести себя так, чтобы сойти здесь за свою, – в последний раз проинструктировал меня хозяин. – Надень маску.
Я вздрогнула, когда его прохладные белые пальцы случайно задели мою щеку, когда он помогал мне справиться с завязками.
Площадь перед зданием заполнилась людьми, прогуливающимися в ожидании начала представления. Сияя искусственным светом волшебных фонарей, огнями канделябров, подъездная площадка напоминала расцвеченную игрушку. Свет преломлялся в многочисленных драгоценностях на лебяжьих женских шеях, в бокалах с алым вином или шампанским; сиял и дробился в фонтанных струях. Такого количества нарядных женщин и красивых мужчин я не видела никогда в жизни.
Чинно расположившись в креслах одной из лож, обитых дорогим гасуэльским бархатом, я жадно впитывала в себя атмосферу роскоши, думая о том, что хотела бы остаться тут навсегда, иметь законное право наслаждаться преимуществами и удовольствиями, доступ к которым открывали высокое рождение или материальное благосостояние. Но память, в редкие моменты, когда давала о себе знать, порождала совершенно иные образы: мусорные кучи, облезлую кошку, с которой я делилась жалкими останками скудного ужина, некрасивые лица детей, швыряющих в меня камнями, мужские фигуры, от которых отвратительно несло перегаром.
Верхний свет погасили. Световой круг выплыл на середину сцены, и туда же потащился сладкоголосый тенор, исполняющий партию главного героя. Артист изображал мага-страдальца, одержимого злым духом. Что-то невразумительно тянул на бесконечно высокой ноте о вечной любви, преданной им за минутную слабость, скулил снова и снова, переходя из одной сцены в другую. Действие ещё не успело дойти до середины, а я уже изнывала от скуки. Моя прямая, незатейливая натура не способна воспринимать изысканно-витиеватую аристократическую мораль, приторную эстетику, воплощенную в мелодичную сетку. Пусть гремят барабаны, звенят дикие бубны, задавая динамичный жесткий ритм. Пусть аккомпанемент ревет, неистово, вызывающе, дико, захлебываясь во все убыстряющемся темпе. Я буду счастлива. Но сложные восходящие и нисходящие рулады, замысловато построенные музыкальные фразы, переплетенные главные с побочными, партии, все время заходящие на коду – будь они вовеки неладны! Они усыпляют, уничтожают, заставляют голову болеть во всех местах сразу, предавая душу глубокому унынию.
Потирая ноющий висок, я процедила сквозь зубы:
– Двуликие! Долго ещё он будет выть?
Миарон стрельнул в меня изумленным взглядом:
– Выть?.. Тебе не нравится?
– Чему же тут нравится? – искренне удивилась я. – Визжит, как кошка, которой хвост прищемили.
– Ты просто деревенщина, – с возмущением фыркнул оборотень. – Как можно так отзываться об одном из лучших в мире теноров? О мужчине, от которого даже опытные женщины готовы млеть днями и ночами напролёт?
– Такую выдержку им, видно, опыт-то и даёт. Ладно, потерплю. Куда деваться?
Пытка длилась.
По ходу пьесы герой пьянствовал, совращал женщин и мужчин, дрался с друзьями, убил отца, подставил брата, в кульминационной сцене отравил любимую невесту, в финале зарезал нелюбимую любовницу.
Зал внимал, не шелохнувшись, а меня отчаянно тянуло в сон.
Наконец герой скончался под неистовый взрыв оваций. Перед смертью, в бесконечной арии, длящейся никак не меньше четверти часа, утверждалась мысль о том, что себя нужно принимать со всеми, пусть даже тёмными, сторонами души. Против самого постулата я ничего не имела, вот только изложить его следовало бы короче.
«Браво!!!», – неслось со всех сторон.
– Он неподражаем, – экзальтированно заявил Миарон, тоже рукоплеща. – После такого представления в него влюбится весь зал, без исключения, и мужчины, и женщины. Перед ним совершенно невозможно устоять.
Казалось, он вообще забыл, для чего мы сюда пришли.
Надо же? Садист, торгаш, эстет – и всё в одном лице. Какие ещё сюрпризы таятся в этом странном существе?
Актеры раскланивались, зрительный зал устраивал бурные овации, но словно облако наползло на сцену. Я очутилась совсем в другом месте.
Дети стояли перед полотном, густо измазанном яркими красками. Женщина в чёрно-белом одеянии, служительница ордена Вечной Жизни, объясняла, что на полотне изображена Светлая Богиня, подательница благодати.
Один за другим дети становились на указанное сестрой место и их восхищенные возгласы свидетельствовали о том, что из хаотичного сплетения красочных пятен им удавалось вычленить божественный силуэт.
Богиню увидели все. Кроме меня. Сколько я не смотрела, до рези в глазах, до головной боли, до дурноты – яркие мазки оставались беспорядочными мазками. И только.