Красный флаг: история коммунизма
Шрифт:
Китайские коммунисты пока еще не навязывали вступление в колхозы населению, но в некоторых случаях были даже более радикальными, чем их советские предшественники в начале 1930-х годов. Полные решимости искоренить старые классовые, клановые и региональные особенности, они прилагали много усилий к распределению сельского населения по классам, а классовые ярлыки — «землевладелец», «богатый крестьянин» или «бедняк» — стали решающими в жизни людей. Между 1951 и 1953 годами КПК довела «классовую борьбу» и до городов с помощью «Кампании по подавлению контрреволюционеров», кампании «Против трех» против коррумпированных чиновников, кампании «Против пяти» против крупной «национальной буржуазии» и кампании по реформе свободы мысли против интеллигенции. Эти кампании часто сопровождались чрезмерным насилием{742}. Только подавление контрреволюционеров привело к гибели от 800 тысяч до 2 миллионов человек, и бесчисленное множество людей было привлечено к массовым публичным судам. В сельской местности партии всегда удавалось настроить большинство против меньшинства; 40-45% шанхайских рабочих посылали руководству доносы на контрреволюционеров. Согласно отчету, 30 тысяч китайцев посетили собрание в Пекине, на котором судили
В сентябре 1952 года Мао объявил коллегам, что эра реконструкции в стиле НЭП подходит к концу и что пришло время Китаю приступить к строительству социализма. Первая пятилетка, когда социалистический сектор экономики выжимал деньги из капиталистов, началась в 1953 году. Вскоре после этого, в 1955 году, была начата коллективизация.
Сейчас, когда Мао решился на полномасштабную пятилетку, он с большей готовности обратился к модели высокого сталинизма. В феврале 1953 года он объявил, что «необходимо всей нацией быстро учиться у Советского Союза тому, как перестроить нашу страну»{744}. Ступенчатая иерархия советской аристократии только сейчас внедрялась в полном масштабе; инженеры стали новыми королями на рабочих местах, в то время как партийная организация была отодвинута в сторону. Огромные промышленные заводы запускались с советской помощью. Но самые удивительные изменения претерпела Народно-освободительная армия Китая, где старый военный партизанский стиль армии был заменен рангами и эмблемами советского стиля.
Сталинской модели следовали, конечно, не точно. Китайцы, которые так зависели от поддержки крестьян, не хотели слишком жестко использовать крестьянство в интересах тяжелой промышленности. Однако в целом модель СССР приняли, и заинтересованность во всем советском вскоре вышла за пределы партийных элит. В городах, особенно среди образованных людей, московский проинтеллигентский высокий сталинизм [552] неизбежно стал более притягательным, чем крестьянский социализм Яньаня. Русские романы широко читались в переводе, а русские фильмы показывали по всей стране. У романа Островского «Как закалялась сталь» был самый высокий рейтинг продаж, а его герой, Павел Корчагин, стал всеобщим примером для подражания. С 1952 года в некоторых школах были организованы «занятия Павла» как часть кампании «Читаем хорошие книги, учимся у Павла», в то время как советский фильм 1956 года, переведенный на китайский язык, показывали в Китае в честь годовщины Октябрьской революции. Есть свидетельства тому, что книга Островского на самом деле вдохновляла молодежь отчасти потому, что Корчагин был противоречивым героем; было легче любить его за плохое поведение в школе и импульсивность, чем отдаленных и неправдоподобных добродетельных новых социалистов Китая. В Корчагине смешались революционный романтизм и реализм {745} .
552
Учитывая кампании, направленные против интеллигенции в СССР во второй половине 40-х годов, поздний сталинизм вряд ли можно характеризовать как «проинтеллигентский».
Кино стало основным проводником советских идей в Китае; к 1957 году 468 советских фильмов были озвучены по-китайски. Их посмотрели почти 1,4 миллиарда китайцев. Эти картины пропагандировали определенные идеи. Героизм маленького человека (такого, как Корчагин) был одной из них, но в фильмах популяризировались и современные идеи, такие как равенство полов{746}. В ленте «Как закалялась сталь», как и во многих других советских картинах, показывали, как женщины боролись и работали наряду с мужчинами. Первая китайская трактористка, Лян Цзюнь, утверждала, что фильм побудил ее искать работу. Советский Союз, как было показано там, находился на пике современности. Историк By Хун вспоминает: «Вспоминая начало 1950-х годов, кажется, что все новое и увлекательное пришло из Советского Союза, а в Советском Союзе все было новым и увлекательным. На улицах, в парках и школах повторялся слоган: “Советский Союз сегодня — это мы завтра”. Было и весело и жутко видеть свое будущее у кого-то на лице, особенно когда у этого “кого-то” желтые волосы и розовая кожа… Моя мать, как и ее коллеги в Центральной академии драмы, сразу же сделала завивку, чтобы быть похожей на крепких русских героинь… С воспоминанием о прическе моей матери в то время тесно связано воспоминание о своего рода платье, которое называлось bulaji (фонетическая передача русского слова [платье]). Это платье было с короткими пышными рукавами, застегивающимся на пуговицы воротом и широкой, развевающейся юбкой, всегда из цветной ткани с веселым рисунком, что опять же ассоциировалось с “революционным духом” Советского Союза»{747}.
Тем не менее, как поясняет By Хун, советская современность, распространяемая в Китае, была особой. В моде, как и в других областях, официальное принятие «советской модели» после 1953 года обозначило перемену, схожую с той, которая произошла в СССР в середине 1930-х годов: от более эгалитарного, партизанского социализма к более «радостному» и вдохновляющему обществу.
В конце 1940-х годов «ленинский костюм», женский вариант костюма Сунь Ятсена, в котором за основу была взята униформа советской Красной армии, пользовался большой популярностью среди женщин-революционерок и стал обычной одеждой городских женщин в начале 1950-х годов. Но в 1955 году воодушевленные советской моделью и уставшие от жесткой экономии стиля Сунь Ятсена, некоторые ведущие культурные деятели, в том числе и поэт Ай Цин, начали
553
Подобные костюмы носил Сунь Ятсен.
Несмотря на широкое освещение в прессе в 1956 году, реформа одежды не была такой уж успешной, и многие женщины все же придерживались ленинских костюмов, отчасти по экономической причине: на длинные юбки требовалось больше материала, чем на ленинские костюмы. Но расходы не стали единственной причиной; современные ценности еще не были созвучны отказу от партизанского социализма Яньаня. Один из сторонников реформы одежды в Китае объяснял непреходящую популярность ленинских костюмов среди женщин: «…они соединяли деловую одежду и прогрессивное мышление, деловую одежду и простоту жизни, деловую одежду и бережливость… Хотя это и ошибочно, но никто не отрицает, что в этом заключается стремление женщин к прогрессу и равенству с мужчинами в жизни и работе, а также взгляд на простоту и экономность как на основные элементы китайской эстетики»{749}.
Конфликты на почве революционной моды отражали непрекращающуюся напряженность в политике Китая. Мао хотел на время принять советскую модель, но он никогда не отвергал своих партизанских ценностей. До того момента, когда он осмелился выступить против Москвы, оставалось немного времени.
Другую смесь крестьянской партизанской традиции в китайском стиле с иерархией советского типа можно было наблюдать в коммунистической Северной Корее. Сам Ким Ир Сен был приобщен и к китайской, и к советской культуре, но корейская политическая культура играла решающую роль в формировании специфической модели коммунизма{750}.
Как и китайская компартия, Трудовая партия Кореи (название корейской коммунистической партии) была преимущественно крестьянской и добилась значительной поддержки со стороны бедных крестьян благодаря земельной реформе 1946 года (которая напоминала китайские коммунистические земельные реформы в Маньчжурии в период гражданской войны). Ее родство с китайской партией проявлялось также и в значении, которое они придавали «самокритике» и «единству мыслей». Корейская конфуцианская культура внесла свой вклад в развитие идей и мыслей, но усилия японских колонизаторов в идеологических «беседах» (то, что многие коммунисты прошли в тюрьме) также оказали сильное влияние{751}.
В то же время Кима привлекала модель высокого сталинизма. Японцы покинули Север с основой тяжелой промышленной экономики, а режим запустил типично сталинскую программу Индустриализации с помощью советских специалистов и технической профессиональной подготовки. К концу 1940-х годов Корея стала составной частью более просторной советской экономической империи, экспортируя сырье в обмен на промышленные товары {752} .
В культе личности Ким Ир Сена имелись отголоски культа Сталина и Мао, хотя он отличался экстравагантностью и интенсивностью, и здесь ключевыми были некоммунистические источники {753} . Образы и язык Сталина и Мао, разумеется, присутствовали — Кима, как и Мао, сравнивали с солнцем (хотя это могло иметь отношение и к японскому культу императора), но это был традиционный образ конфуцианства. «Революционную преемственность» Кима прославляли и представляли его отцом корейского народа. Корейская языческая народная культура также сыграла свою роль: Кима представляли и как «мать» нации, которая чудом контролировала погоду и урожай. Более того, его провозгласили царем-философом, который «руководил на местах», советуя рабочим, как пользоваться станками, а крестьянам — как улучшить урожай [554] . В Северной Корее до сих пор сохранились тысячи символов, напоминающих о его вдохновляющих визитах (в том числе и опасные приподнятые участки на шоссе, которыми отмечены все те места, где Ким давал «указания на местах» при строительстве дорог). В конце концов в культ проникли и христианские элементы: его биограф писал, что яркая звезда ознаменовала его приход к руководству, и он пролил «драгоценную кровь», чтобы сохранить нацию.
554
Такой всеобъемлющий культ Ким Ир Сена начался не сразу, до 1956 года он вел себя относительно скромно.
Интересное смешение высокого сталинизма и корейской традиции было очевидным и в социальном порядке. Была перенята послевоенная сталинская модель завода, дополнена стахановским движением и резкой разницей в оплате труда, но неравенство и социальные различия должны были стать еще жестче, чем в СССР или Китае. Влияние оказывала и корейская политическая культура. Несмотря на влияние конфуцианства, корейская династия Чосон (которая правила до тех пор, пока японцы не захватили власть в 1910 году) сохраняла наследственную аристократическую элиту, в отличие от Китая, где образовательные идеи конфуцианства были гораздо сильнее{754}. Строгая коммунистическая иерархия «основного класса», «неустойчивого класса» л «враждебного класса» напоминала тройственное разделение общества на янбан (грамотный военный класс), простолюдинов и отверженных, или рабов, а происхождение оставалось решающим фактором в жизни{755}. Как будет видно, эти наследственные иерархии возникли и в Китае, но Мао решил их разрушить. Ким, в отличие от Мао, поддерживал их, иерархия отражалась в необычном использовании двух различных вариантов слова «товарищ»: tongmu для равных и tongji для вышестоящих (в китайской коммунистической партии использовалось одно слово tongzhi).