Красный флаг: история коммунизма
Шрифт:
Советская Восточная Европа прошла похожий, даже более болезненный путь коллективизации. Китай избежал жестокого «раскулачивания»; Китайская коммунистическая партия успешно убедила (или заставила) крестьян вступать в колхозы без полномасштабной кампании классовой борьбы. По всей вероятности, это стало следствием того, что сопротивление крестьян было сломано раньше, во время жестоких кампаний земельных реформ. Восточная Европа, однако, точно следуя советскому образцу 1930-х годов, начала одновременно и коллективизацию, и раскулачивание.
Давление, оказываемое на крестьян, было очень сильным, и в некоторых областях принуждение становилось более открытым, в других — не таким прямым: крестьяне могли покупать несельскохозяйственные товары в государственных магазинах, только являясь членами колхоза. Болгарский крестьянин объяснял: «Конечно, вам не
Крестьяне отдалились от коммунистов из-за потери своей земли. Новая марксистско-ленинская идеология, которая считала труд важнейшей добродетелью, была полностью противоположна морали многих крестьян, которые видели в землевладении и экономической независимости показатель своего статуса. Государство устанавливало высокие квоты на поставки продовольствия для рабочих и на финансирование индустриализации; все это приветствовалось еще меньше, чем раскулачивание и коллективизация. Крестьянка из венгерской деревни Сарошд к югу от Будапешта вспоминала свои напрасные надежды на то, что она сможет платить налоги государству, выращивая 1,7 гектара семечек: «Возвращаешься домой без единого пенни. Все уходило на налоги, не оставалось денег, даже чтобы купить фартук»{773}. В самом колхозе зарплаты были низкими, а условия — плохими. Крестьянин болгарской деревни Замфирово вспоминает: «Это было ужасно. Я помню, как однажды чуть не упал в обморок в поле во время уборки пшеницы. Мы работали весь день при невыносимой жаре, работали руками, как раньше… Работа была тяжелой, а зарплата — низкой, всего лишь 80 стотинок в день, и любая плата натуральными продуктами из этого вычиталась. Люди оказались в затруднительном положении. Даже самым бедным, кто вступил в кооператив с небольшим участком земли, стало еще хуже. Я помню, как летом кто-то приехал в поле продавать пиво и содовую, но, несмотря на то что мы умирали от жажды, никто не мог себе позволить это купить»{774}.
Как и в Китае, безграничная власть новой деревенской политической элиты Восточной Европы разжигала крестьянскую озлобленность. Квоты зависели от капризов колхозных чиновников. Тем временем крестьяне поняли, что люди, которые находятся выше в политической иерархии, получают больше денег за работу в колхозах, чем другие. Политика глубоко проникла в жизнь людей, а будущее сельских жителей зависело от взаимоотношений с новыми начальниками.
Некоторые противостояли жесткой политике, в нескольких регионах вспыхнули восстания и демонстрации. Одним из самых жестоких и разрушительных было восстание в районе Бихач в Боснии в мае 1950 года, все остальные случаи редко представляли реальную угрозу властям. Более распространенным способом противодействия коллективизации был уход из сельского хозяйства. Как это ни странно, некоторые восточноевропейские правительства, заинтересованные в промышленном труде, поощряли такой способ.
Противостояние и недовольство замедлило темпы коллективизации, и к смерти Сталина прогресс в Восточной Европе оказался удивительно небольшим. В Чехословакии, например, только 43% сельского населения было задействовано в колхозах, в Польше эта цифра едва достигала 17%. На самом деле коллективизация закончилась лишь в начале 1960-х годов, и только после ее завершения крестьянству были сделаны серьезные Уступки (например, разрешение приусадебных участков и предоставление крестьянским хозяйствам права на организацию собственного труда). В Польше и Югославии
В 1949 году ячейка коммунистической партии восточногерманского города Плауен подготовила очередной отчет об общественном мнении. В нем делался вывод о том, что если высококвалифицированные рабочие и техническая интеллигенция были относительно довольны, то этого нельзя сказать о «широких массах» населения — рабочих и крестьян{775}. К 1953 году имелось достаточно доказательств того, что такое «распределение счастья» наблюдалось в большей части просоветской Восточной Европы. Попытки разрушить крестьянскую культуру были неизбежно обречены на провал. Тем временем систему высокого сталинизма, в которой «новый класс» бюрократов — официальных вымогателей ресурсов для хищного государства — находился выше рабочего класса, нельзя было долго поддерживать, особенно в обществах с коренными социалистическими традициями досоветского происхождения.
В последние годы периода высокого сталинизма советские режимы государств-спутников просто полагались на принуждение к непопулярной экономической политике. В 1950 году в Польше и в 1952-1953 годах в Румынии, Болгарии и Чехословакии в ходе денежных реформ были конфискованы сбережения людей, а в Чехословакии это привело к волне протестов{776}. К 1953 году от 6 до 8% взрослого мужского населения советской Восточной Европы находилось в тюрьмах. Неудивительно, что система высокого сталинизма не намного пережила смерть своего создателя.
8. Отцеубийство
I
Однажды солнечным июньский днем 1962 года добрый и заботливый Никита Хрущев выпустил золотую рыбку в недавно вырытый недалеко от главного здания Московского университета водоем. Сразу после этого одному из юных пионеров был вручен огромный ключ — «Ключ в страну романтики», как назвали его в прессе. Эти события были частью церемонии открытия нового Дворца пионеров — центра детской пионерской организации на Ленинских горах. Огромный парк в 56 гектаров и просторное здание стали детской страной чудес, «детской республикой», где «дети были хозяевами» и где взрослая дисциплина сводилась к минимуму. Создатели проекта утверждали, что здесь дети будут учить друг друга и поддерживать дисциплину личным примером{777}.
Все это было уже очень далеко от позднего сталинизма. Сталин любил публично демонстрировать любовь к детям, гладить их по голове, но выпускать золотую рыбку в пруд было бы ниже его достоинства. Само здание дворца вступало в резкий контраст со своим внушительным соседом сталинской эпохи. Построенное в модернистском «интернациональном стиле», который появился в 1920-е годы, здание было украшено современными скульптурами и рельефами, часть из которых была оформлена в примитивном, детском стиле, зато там не было фигур в стиле неоклассицизма, изображающих напряженных мускулистых рабочих. Оно было невысокое и подчеркнуто демократичное, с огромными окнами и дверями со всех сторон, открытое для радостных детей, резвящихся в прилегающем парке.
Дворец пионеров был бетонным воплощением идеологии. Он представлял собой ту форму коммунизма, которой Хрущев хотел заменить сталинизм, — современную и интернационалистскую, свободную от устаревшего национализма начала 1950-х годов{778}.
Она также должна была быть романтичной, полной возможностей для развития творческого потенциала человека. Как писали журналисты «Комсомольской правды», Дворец построили люди, «которые сами были романтиками, и этот романтичный образ жизни пионеров должен выйти за пределы дворца»{779}. Он был скорее воплощением благосостояния людей, нежели силы и мощи страны. И что самое важное, Дворец должен был стать зданием, где дети будут свободны от родительских ограничений. Он олицетворял такие ценности, как равенство и братство, и дети, населяющие его, сами должны были поддерживать дисциплину. Хрущев ненавидел старый «аристократический», одержимый высоким положением стиль сталинской эпохи. Он считал, что здание Московского университета похоже на церковь и является «уродливой, бесформенной массой»{780}.