Красный флаг: история коммунизма
Шрифт:
Партия была очень многочисленной, и ее культура оставалась яркой и многосторонней. В основе лежало понятие «праздника» (festa). Так называемые праздники «Унита» проводились с целью собрать деньги для газеты и распространять ее. Они были организованы по принципу церковных праздников и даже некоторым образом соперничали с ними. Об этом говорится в хвастливом коммунистическом памфлете из Болоньи:
Что раздражает священников!
— 276 местных праздников
— 1500 праздников в партийных ячейках
— беспрецедентный праздник в провинции
— 28 миллионов лир собранных пожертвований{824}.
На таких коммунистических праздниках собиралось все местное население. Они сочетали в себе развлечения и политику. Праздник начинался шествием, люди несли красные знамена вместо изображений Пресвятой Девы. Затем они приходили к месту проведения праздника, где заранее были подготовлены пропагандистские палатки и плакаты, призывающие к борьбе за справедливость в Италии и во всем мире. В центре стояли столы, заставленные едой и напитками. Все это готовили сами товарищи, причем
Такие праздники были призваны укреплять связи внутри местных сообществ. Итальянская компартия стала главной партией рабочих и крестьян. В некоторых областях, например в Эмилия-Романья в центральной Италии, значительная часть взрослого населения вступила в компартию. Она была совсем не похожа на ленинскую партию, которая являлась авангардом в идеологии и революции. Люди вступали в партию, чтобы показать свои социалистические ценности, которые определялись очень широко, или просто потому, что членами партии были друзья и соседи. Партия могла также помочь улучшить жилищные условия и оказать материальную помощь. У итальянской компартии было много общего с Социал-демократической партией Германии XIX века. Коммунисты, не допущенные к вершинам власти, однако представленные в органах местного самоуправления, отказались от революционных целей [603] и создали собственный культурный мир.
603
Формально этого отказа не произошло.
Тем не менее в 1950-е годы экономические перемены начали ослаблять поддержку, которую прежде партии оказывали обедневшие группы людей, такие, например, как издольщики в центральной Италии{826}. Коммунистическая культура также пострадала от новой идеологии потребления и не всегда могла правильно отреагировать на брошенный ей вызов. Тольятти сконцентрировал свои усилия на сохранении высокого культурного престижа партии и склонил на свою сторону интеллектуалов. Коммунисты были менее склонны к уступкам народной культуре в отличие от их противников — католиков. Хотя коммунисты и устраивали целые серии конкурсов красоты за титул «Мисс Новая Жизнь», эти конкурсы были менее популярны, чем проводимые церковью. Коммунисты-интеллектуалы не могли скрыть свои сомнения относительно идеологии потребления и популярной музыки. Их, например, приводила в ярость музыка Элвиса Пресли и «истерия и пароксизм», которые она якобы взывала{827}.
Несмотря на события 1956 года, как французская, так и итальянская коммунистические партии оставались очень мощными политическими силами. Казалось, большую часть французских коммунистов события в Венгрии вовсе не тронули, а количество членов итальянской компартии превышало 2 миллиона человек почти весь период холодной войны. У итальянской партии было также молодежное крыло, в которое входило 400 тысяч человек. Как бы то ни было, события этого года стабилизировали политическую ситуацию в странах Восточного блока и привели к более устойчивому временному соглашению между коммунистическими режимами и обществом на ближайшее десятилетие. Правительствам стран Восточной Европы удалось создать более либеральную и менее суровую форму коммунизма конца 1950-х. После периода репрессий Венгрия стала одной из самых спокойных стран в блоке. Со своей стороны потенциальные бунтари в Восточной Европе поняли, что могут использовать сложившуюся ситуацию в своих интересах. После 1956 года американские тайные операции дали некоторым надежду на вмешательство США, но их отказ в помощи в том же году показал, что у США не было реального плана «свергнуть» коммунизм. Озеро замерзло, трещин больше не было видно, и лед стал толстым, как никогда раньше.
Восточная Европа оказалась первым регионом, в котором ситуация стабилизировалась после периода революций, последовавших за смертью Сталина. Потребовалось еще некоторое время, чтобы преодолеть нестабильность в самом СССР. Силы, которым Хрущев развязал руки в Восточной Европе, были такими мощными, что ему пришлось применять насилие, чтобы справиться с ними. Но он находился в самом начале пути к реализации своего проекта по преобразованию Советскою Союза.
VI
13 мая 1957 года Хрущев посетил заседание Союза писателей Его присутствие подчеркивало крайнюю серьезность, с которой партия относилась к литературе. Некоторые произведения советских писателей, включая роман Владимира Дудинцева «Не хлебом единым» (1956), подверглись яростным нападкам со стороны влиятельных приверженцев сталинизма. Писатели с тревогой ожидали выступления Хрущева, не зная, чью сторону примет советский лидер [604] . Но их постигло разочарование. Хрущев произнес типичную для него бессвязную двухчасовую речь, которая превратилась в фарс, когда пожилая армянская писательница перебила оратора, чтобы пожаловаться на нехватку мяса у нее на родине. Однако смысл речи был предельно ясен: Дудинцев и другие авторы слишком далеко зашли в своей критике Сталина [605] . Было очевидно, что сам Хрущев книгу Дудинцева не читал, однако его советники кратко ознакомили лидера с ее содержанием. Микоян попытался убедить Хрущева, что Дудинцев был на его стороне, но ему это не удалось. Хрущев
604
К
605
Дудинцев не упоминал Сталина в своем романе. О причинах резкой официальной реакции на роман см. Шубин А.В. Диссиденты, неформалы и свобода в СССР. — М., 2008. — С. 54-57
считал, что роман порочит советскую систему. Однако через два года его мнение изменилось [606] . Хотя он по-прежнему критически отзывался о книге, теперь он утверждал, что она была идеологически приемлема {828} .
Беспокойство Хрущева по поводу романа «Не хлебом единым» неудивительно. Книга пользовалась чрезвычайной популярностью: «Везде — в метро, в трамваях, в троллейбусах — молодые, взрослые, пожилые люди» читали этот роман. Конная милиция, во избежание беспорядков, патрулировала места, где читатели собирались для обсуждения романа [607] . Журналы были завалены письмами с требованием провести чистки среди бюрократов, которые были описаны в книге. Стиль и язык некоторых писем напоминали о терроре 1937 года. Например, каменщик из Ташкента писал, что роман отражал необходимость борьбы со «скрытыми врагами, с пережитками капитализма в умах людей и в наших собственных головах» {829} .
606
Хрущев уже на этом совещании заявил, что Дудинцев не потерян для советской литературы.
607
Такой размах прибрело обсуждение романа 22 октября 1956 года.
Неудивительно, что Хрущеву и его советникам трудно было отнести роман к какой-либо категории, поскольку он был жестким и идейным. Книга эта не только принимала и разделяла почти романтические идеи Хрущева, но и объясняла, почему они почти всегда заканчивались провалом. Главный герой романа — молодой учитель физики Лопаткин. Действие происходит в конце 1940-х годов. Лопаткин изобрел машину для центробежной отливки чугунных канализационных труб. Несмотря на прекрасное изобретение, ему на каждом шагу чинили препятствия сталинские бюрократы. Главным отрицательным героем был амбициозный карьерист Дроздов — типичный сталинист, описанный автором постсталинской эпохи. Он честолюбив, любит роскошь и не хочет иметь ничего общего с простыми людьми. Он мещанский технократ, который на ночь читает крайне антиидеалистическую главу о диалектическом материализме из книги Сталина «Краткий курс истории ВКП(б)». Дроздов так описывает свою философию: «Я принадлежу к числу производителей материальных ценностей. Главная духовная ценность в наше время — умение хорошо работать, создавать как можно больше нужных вещей… Чем лучше я его укрепляю, базис, тем прочнее наше государство»{830}. Для Лопаткина это была крайняя форма «вульгарного марксизма». Людям нужны идеалы, они не могут жить «хлебом единым». Лопаткин был в меньшинстве. Циничные бюрократы преследовали его, присвоили его идеи и в конечном итоге упекли в лагерь. Пока он находился в тюрьме, его друг профессор Галицкий собрал его машину и показал, что она работает Лопаткина выпустили из тюрьмы, реабилитировали и дали престижную работу. Но коррумпированный круг бюрократов, «скрытая империя», по словам Дудинцева, остается у власти, такой же корыстный и циничный, как всегда. Они обвиняют Лопаткина в том, что он эгоистичный индивидуалист. Теперь, когда к нему пришел успех, почему бы ему снова не вернуться в «советский коллектив» старых добрых товарищей и не купить себе машину и дачу?{831} Роман заканчивается тем, что Лопаткин уходит с производства в политику, обещая бороться с бюрократами.
Роман «Не хлебом единым» был характерным для своего времени. Он осуждал бездушную технократию, типичную для эпохи позднего сталинизма. Он призывал к новому, романтическому марксизму, пронизанному идеями творчества, чувственности и демократии. Такие же чувства несет в себе повесть Ильи Эренбурга «Оттепель» (1954)» которая дала название всему хрущевскому периоду. Идеи этих произведений созвучны мысли Хрущева, который считал, что в каждом человеке есть врожденные творческие способности, и если власти будут поощрять их развитие, произойдет не одно экономическое чудо. Это послание в духе романтизма во многом было похоже на сталинские кампании по борьбе с бюрократией конца 1920-х годов [608] . Но Дудинцев, как и Хрущев, не хотел возвращаться к старой риторике классовой борьбы 1930-х годов. Как и раньше, бюрократы были отрицательными персонажами, главным же положительным героем стал уже не рабочий с мозолистыми руками, а образованный человек. И все-таки основное послание романа глубоко тревожило Хрущева. Дудинцев давал понять, что реформы не коснулись элиты. Систему смогут спасти только творческие индивидуумы. Советский «коллектив» весь прогнил от жадности и эгоизма.
608
Сталинские кампании конца 1920-х годов были направлены не столько против бюрократии, сколько против специалистов. В 1950-е годы, напротив, влияние технической интеллигенции значительно усилилось.