Красный гроб, или Уроки красноречия в русской провинции
Шрифт:
– Но это не вода, шампанское!.. – удивленно воскликнул кто-то.
– Тем лучше! – был ответ усопшего. – Дальше.
– “Посреди подноса стоял ослик коринфской бронзы с вьюками вперемет, в которых лежали с одной стороны белые, а с другой – черные оливки!”
– Есть такие! – отозвался младший Калиткин. – До хрена! Только у нас тут не ослик… а коза живая!
В самом деле, на одном из столом топталась и блеяла коза.
Дулова продолжала, взвизгивая от восторга:
– “На подставке лежали жареные сони c приправой из мака
Игорь опять приподнялся и крикнул:
– Все, все как у древних! Только гранаты, граждане, ненастоящие… из шоколада… но все, как надо, с чекой, взрывателем… Да, мне-то налейте!
– Ты умрешь от этой водки… – процедила наконец Татьяна. – Вылезай… и заканчивай этот балаган!
Темноликая девица с желтыми губами, похожая на цыганку, мигом поднесла Игорю стакан.
– Эта, что ли? – вдруг взвизгнула Татьяна, указывая на красотку. Та хладнокровно удалилась.
Как бы не слыша жену, допив водку, Игорь продолжал все так же возлежать на боку, опершись, как Стенька Разин, на локоть.
– Я тебя спрашиваю!.. – закричала Татьяна и толкнула гроб, тот поехал по столу.
Игорь, укоризненно глянув на нее, протянул:
– Ты чё? Это же Лиля, дочь Федора… нашего прокуратора… Эмма, читай дальше!
– “Мы увидели другой поднос, а на нем птицы и свиное вымя…”
– Глухари, бля… – пояснил Игорь жующей толпе.
– “И посередине – зайца, украшенного крыльями, как бы в виде Пегаса…”
– Маргарет! – вдруг заверещал из гроба Игорь. – А почему ты молчишь?
Ток, ток!.. говори!.. Машка!
Гувернантка пожала плечами, что-то негромко пробормотала.
– Громче, чтобы все слышали! Господа, она здорово матерится по-русски! Господа, она истинная англичанка из Глазго! Ее зовут как
Маргарет Тэтчер! Обожаю Тэтчер!.. Ритка!..
…
– А вы почему не пьете? – хохоча и приплясывая, спросил у Валентина
Петровича священник (или ряженый). – Господь бог не возбраняет играть во смерть, испытывать себя. Сказано же в книге Бытия, Господь заповедал помнить о спасительном страхе смерти… а вот дьявол сказал: нет, не умрете… почему беспечные люди так и живут, будто будут жить вечно…
– Все привезено из Москвы, господа, заказано в ресторане “Прага”… – объяснял, обходя гостей, сын Игоря. Как всегда, он был в черной рубашке, на рукаве закрученная свастика – знак РНЕ.
Вон оно как! Хотя… что мальчик сделал дурного? Отец попросил помочь в развлечении – он помогает. Учится приемам боя – сейчас это полезно. Ты главного о нем не знаешь – что он думает о жизни, о любви, о женщинах, о смерти. Попробуй с ним поговорить.
– Андрей… – Углев мягко улыбнулся. – Не думаете поступать куда-нибудь? Отец ваш сказал, что со спортом не получилось… может быть, вы бы пошли на физику или занялись экономическими дисциплинами?
– Там будет видно, –
Н-да, недружелюбие так и сквозит из богатых малышей, если это, конечно, не поза, благоприобретенная у телевизорного экрана. Кто знает, может быть, в глубине души он робкий и нежный человек. Но кто и как проникнет за его защитную кору? Наверное, лишь любовь это может, девочка, красота? Но что-то не видать в компании русских самураев юных дев… это опасно… Надо будет непременно с ним поговорить.
– И сыр у нас классный, – дергаясь в красном гробу, кричал Игорь.
–
И тарталетки, и угорь, и черная икра.. Ешьте, вспоминайте меня!..
Почему никто не плачет? В древнем Риме плакали!
И к нему немедленно подошла женщина с серым лицом, с распущенными волосами. Она давно стояла поблизости, готовая к тому, чтобы зарыдать, да ей не давали сигнала.
– На кого ты нас покинул?.. – зарыдала она. – Как же мы без тебя жить будем?.. Бесценный наш, милый…
Татьяна повернулась и пошла прочь, к “феррари”, мотор взвыл, и машина полетела вверх, в город…
Кто-то бубнил, объяснял Углеву (ага, все тот же священник):
– Хотел прямо в церкви чтобы отпели… ну, на это мы пойти не можем… это было бы богохульство… – и, потянувшись к уху Валентина
Петровича, доверительно шепнул: – Обиделся на нашего владыку, надеялся на орден… А меня вы не помните, я в девяносто седьмом кончал?
– Конечно, помню, – ответил Углев. Он вспомнил: Сима Попкин, над его фамилией издевались, ученик был средний, жалкий.
Подбежал Калачевский, он был возбужден, сверкая глазами, смотрел на свою жену, как читает она Петрония:
– Все-таки красавица, а? Вот она – актриса! Ей бы в театре работать!
Углев с мягкой привычной улыбкой кивнул. У Калачевских до сих пор не было детей, и трудно сказать, Эмма ли все откладывала возможность родить ребенка, или здесь было виновато чье-то нездоровье. В последние годы Калачевский резко постарел, лицо словно кошка оцарапала, глаза к вечеру красноватые. Учитель он неплохой, ростом высок – детям нравится, но то ли провинциальная скука его сломала, и он втайне пьет, то ли его вправду точит некая болезнь…
– Валентин Петрович, – вдруг негромко обратился к директору школы молча стоявший рядом Чалоев. – Хотел с вами на два слова.
– Слушаю вас.
Чалоев повернулся спиной к Калачевскому, к столу. Он, кстати, здесь не пил и не ел ничего, как и Углев.
– Я, Валентин Петрович, как говорится, внедрился, работать уже не мешают. Основываю благотворительную фирму. Не пойдете к нам одним из учредителей? Вы будете нам иногда помогать своими советами. А вообще, это больше представительская деятельность. Клянусь близкими, все в рамках закона. Будете получать… ну, раз в десять больше, чем в школе. Но вашей работе в школе наша совместная работа никак не помешает.