Красный гроб, или Уроки красноречия в русской провинции
Шрифт:
Да, Углев записывал слова не только темных новых хозяев жизни. Вот он,
“Словарь добрых людей” – за вычетом общеизвестных слов.
А.
Ажирб а сник – равнодушный человек. От слов “жир” и “басни”,
“баять”? Тяжеловатое слово, но меткое.
Аклев у шка – уголок для цыплят. От слова “клевать”.
Алё – пойдемте. То же, что айда. Алё домой. Не от телефонного же
“алло”? Тогда это уже знак порчи языка.
Ал ы ря – врыльник, врун. (Позже нашел это слово и у Даля – означает
Анал а ди – потом. Как наладим? Как сделаем дело?
Ан я ш – да. Странное слово! Не угро-финских ли корней? Проверить.
Ап о рхлый – плохой, паршивый. Замечательное слово! Тут и пошлый, и пухлый, и тухлый… все слилось в одном.
Ар о шки – печеный хлеб. От слова “рожь”.
Б.
Баг а н – деревянные колодки, надевают на передние ноги коров, чтобы далеко не ушли. Баганить – спутывать ноги животным. (А вот у Даля иначе: баган – злой дух. Баган задушил овцу.)
Б а енка – баня. Потрясающе! И помыться, и поболтать, побаять.
Баз а н – рёва, капризный ребенок. Отсюда и базлать. Возникновение: баз – постройка для скота, а они всегда ревут.
Бараб а – пересуды. Звукоподражательное – от пустого говора женщин?
Но барабаться – барахтаться в воде. Что в корне? У Даля барабать – совсем о другом: разрывать, копаться в чем-то. Барабала – грабитель.
Басал а й – плохой человек. Баский – красивый, лай (лайяй) – от недоброго. Басливый недаром означает врун.
Безл я двый – тщедушный, хилый. (Хотя можно вычеркнуть – слово есть у Даля. Да почти всё есть у Даля!)
Без о тходя – не выходя, не удаляясь. У Даля этого слова нет!
…
За два месяца воспитать Ксению? Но это же безнадежный случай! Чтобы узнать более или менее хорошо литературу, нужны годы. А уж для того, чтобы грамотно и метко изъясняться, нужно многие годы следить за своей речью, мысли свои шлифовать… все оттенки русского говора впитать… Это же не то что взять да запомнить, какой вилкой что кушать.
“Нет, я откажусь”.
И когда к нему явилась Ксения с обиженной мордочкой и с порога едва ли не с вызовом пролепетала:
– Папа говорит, вы меня можете отослать к Алексею с рекомендательным письмом? – Углев пораженно отметил: “Все же я раньше думал об этих господах лучше. Неужели ничего не понимают?”
– Нет, – ответил без привычной улыбки Углев, – нет, барышня. Если бы я специально вами занимался хотя бы с седьмого класса… Нет.
– Тогда я пойду, – кажется, с облегчением молвила девица и поволоклась, гремя огромными каблуками, прочь из деревянного бедного домика.
“Слава богу… Кажется, освободился”. Углев после того единственного случая с подношением денег в бане больше ни рубля у Ченцовых не брал. И теперь со спокойной совестью мог заняться своими мыслями. И без Ксении на душе было тошно. Надо сказать, ложные похороны, состоявшиеся на берегу Сиречи, и то, что на них присутствовал пусть и привезенный почти насильно начальником горУВД Углев, у многих людей в городе вызвали изумление и досаду, а у Маши – слезы.
– Как ты мог пить с этими бандитами? – восклицала она, всплескивая по
Углев огорчился. Зачем же бросаться словами? На берегу было много людей, которых никак не назовешь бандитами, и ни в какую шайку они не входят. Просто и зеваки пришли, праздный народ, бомжи, молодежь.
Кто же откажется от бесплатного спектакля с едой и выпивкой?
– И сколько тебе заплатили?
– Кто? Зачем?
– Я слышала: кто хорошо плакал, давали по пятьдесят долларов.
– Я не плакал. Наверное, это было уже без меня.
– Я бы поплакала всласть, если бы этого Игоря и всю эту мафию на самом деле прибил какой-нибудь метеорит.
К сожалению, мы всю жизнь точно так, как Маша, судим с максималистской точки зрения, применяя преувеличенные оценки. Если премьер-министр все время улыбается, значит, недалекий человек. Если местный прокурор был распорядителем ложных похорон Ченцова, значит, он и есть тут главный мафиози. А доказано ли, что все прочие из их тесной компании – Толик, загадочный Чалоев, да и сам Ченцов, – мафиози? Кто это может сказать определенно? Ну, торгуют, ну, химичат. А кто сейчас не торгует, не химичит?
Ченцов запил, видимо, еще с Иркутска, где его диссертацию зарубили, и, вернувшись в Сиречь, продолжал бушевать. И уже ясно, что по вине именно Углева в его бедной голове стрельнула мысль: возьму да устрою, как Тримальхион в древнем Риме. Сейчас-то небось отрезвел и снова занялся делами. На днях Углев видел его: Игорь ехал, сам за рулем, в новом темно-синем, как слива, джипе.
А что до его дочери, Углев сделал все возможное. При его поощрении она все-таки прочитала треть рекомендованных книг и, можно надеяться, что-то запомнила. Но этого мало, мало! Она должна ЖЕЛАТЬ самообразовываться. Страстно желать. Учиться логике, учиться вниманию, да и благородным манерам не помешало бы. Ничего этого пока нет. И уж, конечно, дикая надежда Ченцовых выдать ее замуж за знаменитого земляка из Сиречи не осуществима никогда. И вообще, что за бред пришел им в голову?! Алексей Иконников слишком умен и талантлив, чтобы подвешивать себе на локоть посредственность. Да и некогда ему. На днях прислал письмо с московским штемпелем – видимо, привезли из Штатов и бросили уже в ящик российской почты. Алексей пишет: “Дорогой Валентин Петрович! В Вашем имени для меня странно соединились два славных имени России – Распутина и Астафьева… я не шучу, здесь вдали все воспринимаешь обостренно, на грани шизофрении.
Когда уезжал, был туп как валенок, но уже тогда Вы внушили мне помнить „молитву” Пушкина… я ее часто повторяю, и она мне здесь очень помогает… бывает же, и голова закружится… а Кузьма Иванович – тоже знает, что говорит, – сказал на прощание: „Вот Россия рвется изо всех сил купить новейшие технологии Запада, а ты уверен, что, если война, в этой электронике что-нибудь против нас не сыграет?” Я надменно захохотал, как мерин. А сейчас думаю: элементарно!
Минобороны США и Гейтс за хорошие деньги вполне могли договориться.